 |
| Дмитрий Учитель |
Дмитрий Учитель родился в 1982 года в Кривом Роге.
Уже в 11 классе он занял первое место на городском конкурсе "Проба пера".
Позже переехал в Днепропетровск, работает экономистом.
Дмитрий в основном пишет верлибры. Изредка публикуется в различных сетевых и бумажных изданиях.
РАЗМОЛВКА (2008)
Разговор темнеет и расплывается.
В нём гулко, как в колодце.
Склоняешься, кричишь, аукаешь -
Ждёшь встречи с эхом.
И вдруг понимаешь:
Оно рядом - и далеко.
Оно и здесь, и там, и повсюду -
С зеркальцем вместо лица.
НА РАЗВИЛКЕ (2023)
Ехали в пригородном автобусе,
В нём плавали пятна чешуйчатого света.
Кто чирикал бодро, звеня смс-ками,
Кто в окно смотрел онемело.
На развилке,
Схватив свои сумки,
Все вышли разом.
Направо и сразу вниз -
Балка, по макушку заросшая
Кривыми деревьями.
Рядом - речушка
В три рукава.
Ещё ближе -
Заброшенный полустанок.
В пяти шагах от него
Горстка студентов
Расселась у костерка,
Как птицы на проводах.
Картошку пекли,
Ворошили угли,
По бузине гадали,
Будет им счастье или не будет.
Остролицая девушка с косой чёлкой
Вопрошала о чём-то
Красную свечку.
С двух сторон загорелась свечка.
Ей на смену зажгли другую -
Вместо пламени
На фитиле свечи
Расцвела пчёлка.
Девушка склонилась над свечкой,
Что-то шепча себе под нос -
И вдруг все они
Превратились в стаю сорок
И улетели.
Всё исчезло - костёр,
Рюкзаки с подстилками,
Фляги и бутерброды.
И степь
Колыхалась
В чешуйчатом свете...
УТРО (2003)
Мелководье кулак разжало,
Взбаламутив песок придонный,
Золотыми мальками выстрелив.
Камень, водорослями поросший,
Ноздреватый, пасмурнолицый,
Просыпайся! Тебе навстречу
Поднимается память моря...
СНЕЖНОЕ (2024)
Те, кого забывают забрать из детсада,
становятся
светофорами.
Их уносят на разные улицы,
Забирают человечьи глаза и речь,
Чтобы они ненароком не проговорились.
Вместо речи
У них -
Три тайных знака.
Кому не спится в тихий час -
Тем посылаются
Другие сны -
Их не запомнить,
Они блёкнут
И не раскрываются.
Только помнишь,
Как всё вокруг качалось,
Из стороны в сторону,
Будто вода в аквариуме,
И снег шёл за тобой,
Понимающе кивая.
И казалось,
Вот-вот заговорит.
ЗЕРКАЛО НАОБОРОТ (2008-2024)
Оно тянется,
Как садовый шланг,
Крутится,
Как юла,
Складывается и раскладывается,
Как рулетка.
Никогда не запотевает,
Не трескается
И не бьётся.
Его не поставишь
В прихожей,
В ванной,
В спальне.
Оно говорит только правду.
И всё видит без кожи.
ГРОМ (2003)
Гром, вечный ребёнок,
Учась говорить,
Шарит вслепую вокруг себя:
Ищет имена для тех, кого встретит в пути.
НАСТОЛЬНАЯ ЛАМПА (2008-2024)
На глади письменного стола
неприкаянно застыла
настольная лампа -
несбывшийся лебедь.
Она вытягивает шею к потолку -
ищет,
откуда слышится
знакомый голос ночи.
А устанет светить -
положит голову под крыло.
Уснёт.
Лампа!
Ты всё знаешь
про белый свет.
Хочешь обменяться
с лебедем
обличьем и судьбой?
Отвернувшись, молчит.
МУСОРОВОЗ (2003)
Встаёт чуть свет,
Громыхает бронёй
Во дворе,
С открытым забралом
Спеша
К мусорным бакам
Один из многих,
Опоздавших на турнир.
А говорили:
Век рыцарей прошёл...
КАК ПОНЯТЬ? (2024)
Чужие воспоминания - летучая мышь,
Невзначай залетевшая в комнату.
Пищит,
Трясётся,
Бъётся
О стекло и стены.
И как понять её
Человеку,
Не слышащему
Ультразвук?
Он и себя самого
Слышит с помехами.
Набирает привычный номер "Я"
А там -
Вместо голоса -
Гудки: "занято" или "отбой"...
ТРАМВАЙ (2008)
1
В депо
Мастер коснулся его
Отвёрткой - волшебной палочкой -
"Возвращайся на маршрут".
И он вернулся к людям
Из полунебытия.
2
Вон та остановка -
Вообще не действующая!
А люди не знают и ждут...
Ждут посреди проезжей части.
И сердятся на трамвай.
А разве он виноват?
Разве он виноват,
Что чьи-то слова
Соскальзывают с губ,
Как пассажир с подножки?
Разве он виноват,
Что стёкла затянуты наледью?
Говорят -
"Он железный,
У него нет сердца".
А у ТЕБЯ есть, человек?
ПЕРЕКРЁСТОК (2003)
Попеременно загораясь и погасая,
Так и застряли на душном перекрёстке
Разговора:
Ни уйти,
Ни остаться.
Оба - светофоры.
Но свет - у каждого свой...
СЛОВО (2008)
...И сон отходит,
Как пар от термоса.
А Слово
То затихнет,
То вдруг заплачет
В рассветном полусне...
И зябкими ручонками
Трёт глаза
Среди густо расцветающего
Света.
Помедли, Свет!
Дай оглядеться
И раздышаться...
Куда там!
Опять он стоит рядом
И заглядывает через плечо,
Пытаясь прочесть страницу
Книги Жизни...
Такой характер.
Такая эпоха.
ТРОЛЛЕЙБУС (2008-2024)
Дерзость троллейбуса,
поднимающего рога к небу:
так его тянет в полёт!
Хочешь ему подарить
трепетный дар свободы?
Мера свободы
У всех своя.
Говоришь ему.
"Хочешь летать - летай".
...И трепыхается
В спичечном коробке
Жук-олень,
Мечтая о новой свободе.
ЗНОЙ (2000е)
Зной
Безъязыким колоколом
Повис
Над степью.
Не молчи,
Природа!
Ведь если ты
Скрываешь от людей
Свой лик и голос -
Зной неведенья душит нас.
И проще простого
обезголосеть...
ОСЕНЬ (2002)
Осень стоит посреди улицы
и на кларнете играет.
Полуулыбка,
серенькая ветровка...
Обыкновенная волшебница,
Как все в её роду.
В лицо её не узнать
И не окликнуть по имени...
А ей обидно!
И она снова и снова
Приходит в надежде
Быть узнанной
И на кларнете играет...
БЫЛОЕ (2024)
В те годы
Люди были дружнее,
Морозы - крепче,
А небо - ближе.
Дед партизанил:
Вставал ни свет ни заря,
Брал эмалированный бидон
И, кряхтя,
Отправлялся за молоком.
Очередь росла,
По-змеиному раскачивалась,
Высовывала язык,
Шипела.
Такая длинная и плотная,
Что впору было кричать:
"Цепи-цепи, разорвите нас!"
Но там в это не играли.
Дед был из везучих,
Всегда пробирался к цистерне
Одним из первых
И уходил с трофеем,
Ликующе улыбаясь:
"И не такое видали!
Вот в наши годы... в наши годы..."
ВОЛНЫ (2003)
Умирая,
Волны идут к берегу,
Чтобы отдать ему
Своё дыхание.
СНЕГ
Ребячье простодушие
снега,
вглядывающегося
во встречные лица:
Ты ли это?
А может, ты - это я?
А может, я - это ты?
ВПОЛГОЛОСА
Пошлют сбегать за мелом-
А вахтёрша куда-то запропастилась.
Посреди
Школьного
Вестибюля -
Коробка меловых кубиков,
Обвитая гирляндой
Из разноцветных
Светящихся лампочек...
Твоё детство
Лиловым шаром
На вате забыто
Под ёлкой.
Каникулы надолго.
ЭКЗАМЕН (2005)
Студенты,
Как мотыльки у лампы,
Хороводят у стола
Преподавателя
В ожидании зачёток...
Упорхнут - не заметишь.
Сгорят - не запомнишь:
Равнодушный огонь
Не различает лиц...
ARS POETICA (2024)
Не будь как штормовой ветер с градом,
крушащий всё на своём пути.
Иначе сам повиснешь над обрывом
с подмытыми корнями.
Помоги озябшему деревцу.
Укутай его мешком.
Сегодня ты спас его.
Завтра оно поможет тебе:
Белый цвет распустится
На сухих ветках.
Пропускай Природу вперёд,
Придерживай ей дверь,
Не закрывайся от неё
Рукавом
Своего маловерия.
Куда бы ты ни ушёл,
Она рядом.
Не даст отмолчаться.
МОМЕНТ
Старая "Лейка" – черная клетка без прутьев – жадно
впивается взглядом-объективом в мир. Холодный металл
камеры в руке, запах старой кожи. Ты смотришь сквозь
видоискатель.
Солнце – гигантская лампа - проливает золотой свет на ветви
яблони, озаряя их изнутри. Под этой веткой сидит горлица.
Сгорбленный фотограф поднимает "Лейку" к глазам. Мир
преображается: грани объектов становятся острее, цвета
ярче. Горлица, застывшая в полете, словно бабочка в янтар
НЕСЛУЧИВШАЯСЯ ЖИЗНЬ
Неслучившейся жизни
Снится сон:
Вот она стучит мелком
По коричневой доске,
Второпях объясняя материал
И тревожно поглядывая через плечо,
А позже стирая с доски
И то, что знали,
И то, что забыть успели.
(Она с рождения не доверяет
Дежурной жизни,
Вот и не поручает ей
Даже эту работу)
Она помнит,
Как в детстве
Забиралась на льдину
Своего самолюбия
И дрейфовала на ней,
Пока ее не спасал звонок.
И сейчас,
Оглядываясь,
Она видит их -
Белую льдину,
Белый экран,
Хлёсткий белый луч.
Она живёт
Внутри фильмоскопа -
За себя
И за нас.
ЁЛКИ (2003)
Нос и рот прикрыв
Рукавицей,
Идёшь по краю
Снежного поля.
За ним -
Внезапный спуск
В обледенелый двор,
Грузовик,
Ёлки в верёвках...
И каждая просит
Дать ей кров
И звезду на удачу.
ДЕТСТВО ЗАТЯГИВАЕТ... (2008)
Воспитательница
Недовольно морщилась:
... а то детство затянет!
И то правда:
Затягивает льдом.
А скольких
Под лёд затянуло!
Вот край полыньи,
Откуда идёт течение.
Зацепишься
За кромку
Льда -
Выберешься.
Так всегда кажется!
А приблизишься -
Мир вокруг
Трещит, кружась
Из-под ног уходит...
Детство затягивает.
МЕЛЬНИЦА (2002)
Время-мельник
застыло
над мешками с мукой,
смотрит
куда-то
вбок:
ни хлеба,
ни сдобы хрустящей...
Кричишь ему:
Здравствуй, время!
А оно -
ни гу-гу!
Ушло в себя -
До лучших времён...
ЮЖНЫЙ ДВОР (2003-2025)
Солнце-нож режет песок.
Косточки домино тают в зное.
Грибок-фонарь молчит.
Ракета рвется к звездам.
Железная горка – вечный подъем.
Солнце зовет.
Время течет.
Двор – песчаный космос,
где фантазия
всегда в пути.
Закат.
Песок помнит.
Звезды ждут.
СНЕГОУБОРЩИК (1998-2025)
Жужжу... Хруськ... Вздыхаю.
Острый морозный воздух.
Снег – мохнатый, белый, колючий.
Грызть его.
Перемалывать.
Громкий хруст.
Словно кости.
Но не больно.
Вижу: люди, маленькие, красные пятнышки.
Машут, смеются.
"Работает! Спасибо!" – кричат.
Тепло в груди, будто от солнца.
Вперёд... Вперёд... Белое море.
Снег уступает, растворяется в моей утробе.
Иногда застреваю.
Рёв, скрежет, тишина.
Люди бегут, подталкивают.
"Давай, давай! Ты можешь!"
И я... могу. Вперёд... Вперёд...
Вечером небо – алое, огненное.
Тихо. Снег лежит, блестит.
Я – устал. Но счастлив.
Утром снова.
ВЕЛОТРЕНАЖЁР (2003-2025)
Вдох-выдох...
Серебристо-серый металлический зверь,
Скованный цепями,
Рвет воздух педалями.
Звенят в тишине
Шкивы.
Скрипят пружины,
Сопротивляясь
Пустоте.
Оторвется зубчатое колесо –
И время заледенеет.
Вмёрзну в сон,
Как в сугроб.
Колесо молчит.
Я - с ним.
ПАКЕТЫ (2003-2025)
Ветер свистит,
рвет,
дергает
черные пакеты.
Раздувает их
до состояния
взбухших пузырей.
Пустые, молчаливые –
они хранят застывшее время:
несбывшиеся мечты,
забытые обещания...
Липко
дрожат
тонкие
стенки
пакетов
Пустота внутри –
наше отражение.
Мы
тоже
пакеты,
надутые
воздухом
мечтаний
и ожиданий.
Но
сквозь
яркую
оболочку,
в глубине
зияет черная дыра –
пустота неопределенности.
Холодная
и бесконечная.
ЧАЙНИК
Пффух… Только что выключили. Наконец тишина! Ну, почти.
Внутри всё ещё булькает – мини-водопад, но не на природе, а…
догадайтесь где.
Шутка судьбы: я – чайник, а кипячу не воду, а мысли. Сложнее,
чем литр до ста градусов. Быть… почти человеком.
А вода? Как человек – то в облака, то в лёд, то в пар. Нигде не
задерживается. Может, поэтому люди любят чай? Единственный
способ пригвоздить её к месту. Хоть на пять минут.
Уууу-ууу! Мой свисток – паровоз, опоздавший на свадьбу. Кухня
вздрагивает. Хозяин несется ко мне, будто пожар. А я… просто
фыркаю паром.
Пузыри – маленькие анархисты. Толкаются, лопаются у крышки
и шепчут: «Чайник, революцию! Грей компот!»
Вздыхаю: «Контракт. Чёрный чай. Пункт первый. Никаких
компотов».
Смешнее всего – надежда, что Он сегодня заговорит со мной.
Наклонится, постучит: «Держишься? Не свисти. Мне деньги
нужны».
Но нет. Наливает чай, поворачивается… и забывает выключить
конфорку. Опять.
Если услышите «Уууу-ууу!» – знайте, это я. Чайник. Ору:
проснитесь! Не слышат. Я – свистящий приговор
невнимательности. Мой свисток – крик… или икота.
Внутри – пустота, эхо кипятка. Или плита зевнула? Гадайте…
ХЛЕБНЫЙ ФУРГОН
Ах, жизнь – хлебный фургон!
То замирает в тишине,
То мчится, как ветер!
В его недрах – буря вкуса:
Хруст хлеба,
Сладость сахара,
Корица,
Тепло дрожжей...
Вот они, люди!-
Прошептал фургон,
И в порыве восторга
Перевернулся.
Оказывается,
Счастье может быть
Неуклюжим,
Как опрокинувшийся
Фургон.
ЦЕХ МОРОЖЕНОГО
Гу-гу-гу – гудит стальной оркестр,
Плюх-плюх – молоко в чанах бегает,
Дин-дон – ложки по стенкам стучат.
З-з-з – лопасти миксера в кремовом вихре,
Ш-ш-ш – стаканчики наполняются сладким обещанием.
Ваниль – облако,
Мягкое и пушистое,
Как первый снег.
Клубника – сочная вспышка солнца,
Кисло-сладкая улыбка лета.
Шоколад –
Глубокий,
Бархатный,
С легкой горчинкой тайны.
Мерцающий снег на языке тает,
Оставляя ощущение сладости
И прохлады.
Мгновение счастья,
Застывшее
В кристаллах холода.
Сон южной жары -
Холодный,
Тягучий,
Сладкий.
Напоминание:
Даже в знойной жизни
Всегда найдется место
Для свежести и радости.
ЛОСИХА
Громкий шлепок разнесся по тишине.
Тяжелый лоб лосихи, словно свинцовый купол, расколол тишину
озера.
Солнце рассыпалось на миллиарды острых осколков, пляшущих
на воде.
Бриллиантовые брызги взлетели вверх от копыт, прорезающих
тишину.
Лосиха плыла вдаль.
В ее глазах – небо, охваченное птичьим штормом.
Березовые ветви на берегу склонились к воде, приветствуя
путешественницу.
И кто знает, куда ведет ее этот путь – к затерянному острову
или к тайне, спрятанной в глубинах озера?
ШИПОВНИК НА АСФАЛЬТЕ
Туман солярки, Николаев восьмидесятых...
Тоска по гитарным волнам.
Валера выпаливает:
- Едем в Одессу! Концерт! Живой звук!
Я – прагматик, шиплю:
- А деньги?
Валера машет рукой:
- Не грузись! Пластинки «Алисы» продадим!
Волга мчится, Одесса яркая, шумная, как сон.
Оказалось, билетов нет!
Сгорбились от разочарования, зябли у входа.
Вдруг ОНА из арки вылетает,
Как гром фонограммы из колонок.
Черное платье, красная косуха, уверенный шаг.
- Может, помочь? – взгляд искоса, улыбка – шиповник на
асфальте.
…Через полчаса – толпа, "Алиса" гремит. Всё благодаря ей.
Музыка стихла, свет погас, девушка исчезла.
Как будто её и не было…
Теплота улыбки, звон голоса - одесское солнце в душе.
ПОЛИВАЛЬНАЯ МАШИНА
Струи-змеи,
Взвиваясь в небо,
Лижут упруголицый асфальт.
Щёлк-щёлк!
В брызгах и гуле мотора
Слышу эхо
Прошлых дней.
Фырк пшик –
Каплями падает прошлое,
Словно слезы на песке.
Металлический зверь с глазами-фарами
Скользит по дорожке,
Оставляя за собой живой след,
Искрящийся в лучах солнца.
В мыслях – вихрь образов:
Сухая земля,
Трепещущие листья,
Жажда цветов...
А вот и она – радуга из брызг,
Омывает всё вокруг.
И вдруг – "бух", "бах" –
Поливочная машина замерла,
Словно огромная
Металлическая
Божья коровка.
Она просто уснула.
Устала от бесконечного танца дождя.
МОРОЖЕНОЕ
Солнце пекло.
Асфальт — раскалённая плита.
Лизать бы.
Но — нельзя.
(Мама сказала: «Нельзя».)
Сладкое тает,
липнет к пальцам,
как клей.
Моешь потом —
долго.
А хочется.
Ванильное.
В рожке.
Как у Олега.
Олег купил.
Весь двор
слушал его
целую неделю.
Я прошу —
мама вздыхает.
«Подожди…
Сейчас пойдём».
А асфальт…
Он дышит!
Поднимается,
опускается,
как чёрный кит.
А на спине у кита —
цветы:
голубые,
красные…
Возле цветочного —
такие же!
Тогда я понял:
асфальт не просто дышит —
он цветёт.
И вдруг —
из-под его лепестков —
рожок!
Ванильное.
Для меня.
Солнце подмигнуло:
«Наслаждайся».
И я догадался —
солнце человек.
У него тоже
есть любимое.
Наверное,
клубничное.
ТИШИНА УГЛЕЙ
Дым висит клубами,
Пропитанный
Запахом угля и маринада.
Толстые шампуры с мясом,
Блестящим от жира,
Поворачиваются
Над огнём в медленном танце.
Рядом кто-то смеётся,
Кто-то спорит,
Кто-то просто молчит,
Глядя на языки пламени.
Столы липкие
От пива и кетчупа.
На скатертях – пятна
От жирных рук.
В воздухе витает запах
Жареного мяса,
Чеснока и лука.
Вот он - шашлык,
Сочный,
Ароматный,
С хрустящей корочкой.
И когда последний кусочек шашлыка
Исчезает в облаке дыма,
Словно тая в солнечном луче,
Тишина наступает.
Только потрескивание углей
И шелест листьев
Нарушают покой этой мгновенной вечности.
ЖЁЛТЫЙ ГРОМ
Щёлк-щёлк! Руль крутится. Эй, Самокатик, поехали! - кричу я,
толкая его ногой. Он, конечно, молчит, но я знаю, он рад.
Деревянные колёса стук-стук по асфальту, ветер в лицо, шшш,
волосы взлетают. Мы – самые быстрые! - гордо говорю я
Самокатиkу.
В парке люди смотрят, улыбаются. Я знаю, они завидуют. У них
нет такого самоката! Он жёлтый, с красными колёсами, и у него
есть даже руль! Папа сделал его сам, из старых досок и ржавых
деталей.
Самокатик, ты лучший! - говорю я, прыгая на бортике. Тряс-
тряс! Он идёт по неровной дорожке. Не бойся, я рядом!
Мы мчимся дальше, мимо клумб с яркими цветами. Ааааа!,
кричу я от восторга. Самокат – это свобода! Это ветер в волосах
и солнце на лице! Это приключения!
Вдруг... Бах! Я падаю. Колёса летят в разные стороны.
Самокатик!- кричу я, пытаясь встать. Он лежит на земле,
сломанный.
Я расстроился. Самокат был классным, пока он был целым. А
теперь... теперь у меня есть история. История о том, как мы
мчались по улицам, как ветер играл в моих волосах, и как я был
уверен, что когда-нибудь желтый гром снова загремит, и мы
отправимся в новое путешествие.
ШКАФЧИК В ДЕТСКОМ САДУ
Щёлк-щёлк — замки. Вжик — молния заедает. «Ма-ам!» — визг
застревает между шерстяными шарфами. Воздух густой: булочка
с изюмом, мокрые варежки, и та самая белка на двери — когда-
то улыбалась. Мордочка отклеилась. Будто тоска высосала
воздух.
Крях-крях — петли. Чьи-то ручонки роются среди шарфиков с
оленями и ватных штанишек на резинке. Бам! — «Шкаф-дурак!»
А я просто помню, как в 1972-м здесь висело пальто с ежиком на
пуговице...
Ночь. Шурш — из щели выпадает пластмассовый солдатик без
головы.
Тук-тук
— Не стучите! Тут спят...
— Микробы. Знаю.
Это не я стучу. Это 1972-й — царапается под обоями.
УЛИЦА МИРА
(услышано в очереди)
Двухкомнатная квартира на улице Мира
На выезде из города.
Почти центр.
Ирония названия — мир был далёк отсюда.
Отец запирался в комнате,
Говорил сам с собой на кухне,
Кричал через стенку,
Когда его заносило…
Потом в сотый раз извинялся
И рассказывал одно и то же
Про лучший техникум в городе
И как бы он жил,
«Если бы стал доцентом».
Но его не слушали.
Даже когда хотелось.
Иногда он приходил с работы
И не разговаривал,
А потом взрывался монологами МХАТа,
И опять запирался в комнате.
Я пряталась под одеялом,
Затыкая уши подушкой.
Иногда засыпала, иногда нет.
«Не слушай его»,
Говорила мама,
«Дурень он, потому и с завода выгнали,
Сидит годами
В своей кочегарке.
Человек хороший, а ума нет.
Так, умишко.
Но всё же это отец.
Какой есть.
Смотри и учись.
Такая у нас жизнь».
Летом Херсонская область,
Запах моря и песка,
Папина удочка и его рыбий взгляд.
Мамина корзина с едой, смех, сказки —
Я бегала по берегу, собирала ракушки, мечтала стать русалкой.
Впереди рыжеволосая женщина
Что-то кричит спутнику
По-английски
«Мама, смотри!» — кричала я, не сводя с них глаз.
«Наверно, кино снимают!»
«Красивая…» — фыркнула мама,
«Наверно, валюту возит.
Иностранка».
Но в глаза женщины
Светилось счастье,
А не металл.
«Мам, а ты бы хотела
Поехать за границу?»
Вздох: «Что ты, дурочка!
Туда… таких, как мы… не пускают.
У нас на это нет
Денег
И времени…»
Ночью мама тихонько вышла.
Щелчок замка.
Утром она исчезла.
Папа сказал — в Киев, к сестре.
Я знала, это неправда.
Чувствовала, что мама ушла.
За границу.
Куда не доехать, не долететь.
Куда не дают виз.
До сих пор.
«НУ И ЗАБОР БЫЛ!»
(2010. Каролина, поворачивая кружку с чаем в руках,
пожимает плечами, смеясь,
и начинает.)
—— Ну ты даёшь!
Эту историю
я сто раз пересказывала.
Да и кто ж её помнит —
век прошёл.
Но ладно.
——
Лето 1999го. Тринадцать.
Соцгород, значит.
Пыль серая колом —
как всегда.
Ларьки вокруг —
как мухи на липучке.
Проходишь - задыхаешься.
Подруга зазевалась,
я — в переулочек.
——
Магазинчик рядом.
Пахло рыбой и... чем-то кислым.
——
И вдруг —
ГРОХОТ.
СКРЕЖЕТ.
Металлическая доска —
С пятиметрового забора —
Прямо на меня валится.
——
Я подпрыгнула —
(аж в висках загудело!) —
и она —
ШЛЁП —
в сантиметре.
ШИ-И-ИП —
ещё два метра по асфальту...
——
А забор — весь изодранный,
ржавый,
как банка с огурцами в погребе —
после зимовки.
Ветер его раскачал —
и выплюнул эту железку.
——
Я стою —
сердце в горле.
А потом думаю:
«Ой, нет,
так не пойдёт».
——
Подняла доску —
(оказалась легче, чем страх).
Воткнула обратно
в ту самую дыру —
криво-косо,
но держалась же!
——
Простоял потом десять лет
мой костыль для забора.
Пока не пришли —
с гаражом и кувалдой.
——
Так что...
можешь звать меня
«Спасительницей Заборов Соцгорода».
(Смеётся,
допивает чай,
ставит кружку на стол.)
ЛИФТ В ДЕТСТВЕ
Кнопку нажал — и сердце упало в живот.
Лифт скрипел, как старый шкаф, когда его открывают.
Я знал: он может развалиться! И тогда… я останусь здесь
навсегда — между этажами, где темно и железом пахнет...
Дверь дёрнулась… и распахнулась.
Но за ней — не наш коридор. А… комната. Та самая.
Где я… когда-то забыл… зайчика плюшевого?
Вот же он!
Теперь точно… между этажами... не заскучаю!
СПИРАЛЬ
I. ДОРОГА
Солнце стегало дорогу на Очаков.
Десятилетняя Таня идёт босиком
по раскалённой земле —
всё рядом:
песок,
галька,
осколки прошлогодней бутылки
под акациями.
Слепцов — длинный, как жердь —
вынырнул из-за поворота,
корзина арбузов на спине:
тень колыхалася по нему волнами.
Откусил мякоть на ходу,
не глядя —
будто ловил минуту между делами:
«Иду...
а по мне голуби топчутся».
Таня засмеялась (так полагалось),
но внутри дрогнуло:
а вдруг правда?
II. ДОМ
Тётя Галя звенела хрусталём —
дедовский сервиз
с голубыми виноградными гроздьями.
Пальцы дрожали,
как ветки акации перед грозой.
«Лёнь, не трожь».
Муж лишь языком щёлкнул.
На столе:
картошка в укропной пыли,
пироги с дырочками —
оттуда выдыхался сливовый пар,
гусь в рубцах от ножа
и вонзившаяся в него вилка.
Малой сморщился:
«Ой, терпкий!»
Шовкопляс хрипло рассмеялся,
наливая тёмно-красную настойку:
«Это жизнь терпкая».
III. ДЕД
Пётр Захарыч молчал во главе стола.
Руки в коричневых пятнах
лежали перед тарелкой.
Лицо — бугристо-серое:
не понять, сердится или улыбается.
«Ну, скажи тост!»
Он поднял глаза —
мутные,
но с внезапной синевой в глубине:
«Жить — курицу обглодать».
Допил.
Все затихли.
IV. ДОЖДЬ
Ливень начался сразу.
Капли били по макушкам деревьев,
скатывались по листьям,
барабанили в крышу.
Тяжёлая капля —
прямо в селёдку,
рассол брызнул в глаза малышу.
Дед глухо буркнул:
«Вот и чудо».
Встал.
Перстень на мизинце блеснул —
дождь замолчал.
Капли повисли в воздухе:
тысячи стеклянных шаров.
В каждом —
перевёрнутый мир:
акации,
бледные лица,
Таня с открытым ртом.
«Ну, видели?» —
странная усмешка.
Капли рухнули разом.
V. ВИХРЬ
Дом качнуло —
будто подхватил ураган.
Перстень завращался,
вспыхнул...
Мир завертелся спиралью —
золотой,
рубиновой,
невыносимо яркой.
Лёд в стакане таял.
«Держитесь!» —
голос деда рассыпался
на тысячи эхов.
VI. ПРОБУЖДЕНИЕ
Таня вскинулась в поту.
Щека мокрая —
дождь?
Слеза?
В ушах:
голоса гостей,
скрип акаций,
шёпот дождя...
и тот рубиновый вихрь,
забравший всё,
что было до этой минуты.
VII. ПАМЯТЬ
Город гудел за окном.
Но в сознании —
как в той капле —
дрожал отблеск:
голубые виноградные гроздья,
гусь с торчащей вилкой,
тени рук,
похожих на сухие листья.
И голос сквозь годы:
«Жить — курицу обглодать».
VIII. МОСКВА
Таня закрыла глаза.
Трамваи гудели вдали —
надсадно,
ржаво.
Не так,
как звенел хрусталь
в пальцах тёти Гали.
Потянулась к стакану —
вода была тёплой.
Как ладонь, липкая от сока.
Как то лето,
которое не вернётся.
ТВОРЦЫ ИЗ ЛИКЁРОВОДОЧНОГО
ДК Закудыкинска
в эпоху Сухого Закона —
не дух культуры,
а перегар
отчаяния
и смутной надежды.
Воздух:
пыль,
прокуренные фуфайки,
Ландыш серебристый
(тётя Клава машет тряпкой —
бесполезно).
На сцену —
два ящика из-под Старой каховки —
взбирается Задавакин.
Его клеёнчатая тетрадь пахнет:
махоркой,
валерьянкой,
всем Закудыкинском
после запрета.
— Цех... —
голос трещит
как цеховая дверь
в январе.
Таня прикрывает рот:
— Видишь? Всегда с цеха
Как Отче наш —
только для похмельных.
Её шёпот —
звонкий,
полуинтеллигентный
(те самые дворы
с пианино за стенкой).
Ася морщится —
это цех
скрежещет по слуху
как ложка по эмали.
В её детстве были другие слова:
сквер
библиотека
гитара во дворе
Задавакин выдавливает:
— Но если б партия велела,
я б... варенье в деле...
Из зала:
— В бухгалтерии!
Таня шепчет,
поправляя заколку
(пластмасса пахнет палёным):
— Варенье — шифр.
На самом деле — про икру.
Но скажи — посадят.
Лампочка над сценой
мигает,
освещает Асю на секунду —
бледная,
с тенью усмешки.
— Наш символ, —
вздыхает Таня.
— Горит ровно столько,
чтобы понять:
тьма везде одна.
Когда запели Постой, паровоз... —
фуфайки зашуршали,
стулья заскрипели.
Голос Тани —
серебристый,
с щербинкой на верхней ноте —
бьётся под потолком
как стриж
о раскалённое стекло.
Кажется —
сейчас лопнет
та самая лампочка.
После выступления
дядька Ваня суёт трёшку:
— Девчата,
вы ж как...
голос народа.
Таня прячет купюру:
— Голос? Народа?
Ох, вы оптимист...
На выходе
Ася тычет в плакат:
— Глянь —
"Слава труду"
стало "ва труду"
Поэзия.
А на деле?
Ни славы,
ни труда.
Только "ва" —
эхо от списанного станка.
Таня фыркает,
ловя прядь волос
(заколка не держит):
— Зато рифма есть.
Как у нас —
"мечта"
рифмуется с
"никода".
— Эпиграф ко всей..., —
Ася выдыхает "всей"
сердито,
но глаза смеются.
Где-то гудит завод.
Скрипит баян.
Но сквозь шум
уже пробивается
тоненькая струйка
их песни —
живой,
неудобной,
как правда.
А музыка —
та, что зажгли сегодня —
ползёт по Закудыкинску
как трещина по стеклу.
Скоро услышат.
Обязательно
услышат.
СЛАДКИЙ ХАОС
(Закудыкинск, юг УССР, весна 1985 года)
«А ну-ка, Танечка, помоги нам!» —
Раздался голос тёти Раи из кухни,
Где густо пахло
Ванилью и сладким молоком.
«Мы с дядей Мишей затеяли…
Эээ…
Домашний пломбир сделать».
Восемнадцатилетняя Таня
Стукнула кулачками по пуфику.
«Опять они за своё.
Дела-дела, беги-помогай…
Сколько можно?
Лучше бы я…
Слова новой песни учила…»
Взгляд её скользил
По плакатам на стене.
«Вот надумали же!
Пломбир! Легко сказать. Взбить, заморозить…
А вдруг получится… что-то…
Ну… совсем несъедобное?
Если вместо вкусного десерта…
Получим… ух, ужас! — липкую, резиновую массу,
Которая будет петь хриплым голосом
«Миллион алых роз»?
Куда её денешь?»
В кухню ворвался дядя Вася,
Держа в руках огромную кастрюлю.
«Ну-ка, помоги взбить!» — прорычал он,
Потирая мозолистые руки.
Таня нехотя взяла венчик
И начала перемешивать
Молоко, сливки и сахар.
Взбивать было тяжело,
Руки болели,
Венчик противно визжал:
«Щщщ-бум-бзик! Щщщ бум бзик!».
В кухне еще больше запахло
Ванилью, молоком и… усталостью.
Мысли-облака клубились в голове Тани:
«Эх, спеть бы сейчас…
«Миллион алых роз» или… «Арлекино»?
Нет, лучше… «Вселенную»…
Жить пора… А тут это всё…
А вдруг мы… что то забыли?»
Внезапно кастрюля задрожала.
Смесь начала пузыриться,
Превращаясь в пенящуюся массу.
Поднялась вверх,
Угрожая перелиться через край.
«Ой!» — закричала Таня,
Оглядываясь на затихшую тётю Раю.
Дядя Миша, не растерявшись,
Схватил кастрюлю
И побежал к окну, открыв его нараспашку.
«Ну вот, теперь он сам остынет!», — сказал он
С торжествующим видом.
Однако озорной майский ветер,
словно насмехаясь, дунул в окно, и…
“Ой ой ой!” — подумала Таня.
В этот момент кастрюля с пломбиром
Завертелась
И… полетела прямо на улицу.
Там её поймал почтальон,
Пролетающий мимо
На велосипеде.
«Вот это пломбир!» — воскликнул он,
Облизывая губы.
И скрылся за поворотом.
Тётя Рая, на секунду опешив,
Взвизгнула:
«Боже! Всё пропало!».
Дядя Миша икнул
И хлопнул себя по затылку.
А Таня, подпрыгнув до потолка, выдохнула:
«Эй, ты куда а-а?»
«Ну и дела!» — подумала она, улыбаясь.
«Ладно! Пусть хоть у него… будет… сладкая жизнь».
Она отошла от окна
И, рассмеявшись, запела
«О, пломбир, ты целый мир…»
На манер «Арлекино».
Таким голосом, что стёкла
Чуть из рам не вылетели.
Сама себе и ветер, и музыка.
МАРМЕЛАДНЫЙ ЦЕХ
Цех дышит густо -
плиты липнут к подошвам,
стекло окон потное.
Голоса женщин -
перекаты варенья:
"Жми!"
"Застынет!"
"На край!"
Миксер урчит…
На стене -
сливовое пятно.
Ольга счищает ножом пенку -
скребет, скребет -
звук точильного камня по сахару.
Треск плиты,
Ржавые прожилки айвы…
Вечер.
Машина выплевывает кубики -
теплые квадратные солнца.
Ольга давит один в ладони -
липкая луна.
За окном -
все, что осталось от айвы,
теперь светится.
Завтра повторится.
Но этот кубик -
еще мягкий.
Еще дышит.
СТРЕЛКОВЫЙ ТИР В ПАРКЕ ЮНОСТЬ
За синим забором —
крики карусели (живые-живые)…
А здесь —
три выстрела за гривенник.
Старуха в будке роняет монеты —
звук глуше,
чем падение гильзы в опилки.
Её альбом:
выцветшая клякса
с цифрами
19..
Щёлк-
шорох-
чпок.
Где-то
лопаются пузыри в тархуне.
Мы смеёмся —
только губы не слушаются.
Выстрел —
и тополиный пух
медленно
ложится
на прилавок,
как справка.
Тень от тира
вытягивается во весь парк —
упершись руками
в выцветшие мишени.
(замок на двери ржавый...)
(...но ветер всё ещё пахнет порохом)
ЛЕТИМ?! НЕ-А, ПРОСТО БЕЖИМ!
(рассказ заочницы, Кривой Рог, 2010)
Ой, вы про змея? Ну да, было такое... Первый курс, весна — пух
с тополей лезет в глаза, а на квартале шаурму поджарили, ещё
дымком пахнет. Старшекурсники байку травили, как у нархоза
змея запускали — место там ровное, аж пар идёт от асфальта.
Ну мы и влипли в это дело!
Наковыряли где-то реек — пахнут старым сараем…
Тряпок Светка насовала из ателье (она тогда подрабатывала,
вечно с обрезками ходила). Слепили этакую... э-э-э...
конструкцию: хвост из ленточек …
Шуршит: звук целлофановый… прямо по нервам.
А что вышло? Ветра — ноль, змей обмяк, хоть граблями
поднимай. Олька — та ещё затейница — схватила его и давай по
полю носиться! Кеды, которые и так уже всмятку, по грязи
чавкают — чпок-чпок, а эта дурацкая штуковина за ней —
подпрыгнет и бряк обратно.
Как вдруг — щас! — ветер рванул, у меня аж в ушах зазвенело!
А змей — дзынь! — и рванул вверх. Олька взвизгнула, но не
отпустила. Зрелище: она несётся, вся раскраснелась, а над ней
это... это чудо дрыгается, как карась на крючке!
Народ пялится — бабки у подъезда ахи-охи, пацаны на
телефоны снимают (тогда ещё "ракушки" были). Олька потом
жаловалась — руки немели, ветром по лицу шмякало!
Физфаковцам змея сплавили — они ржали: "Клеем воняет!
Химфаку бы его!" А Олька... ну вы ж поняли — "Змейка" с тех
пор.
(машет рукой, но пальцы сами сжимаются в кулак — будто
верёвку до сих пор держат)
Да чего там. Палки. Тряпки. А всё думаешь — небо рядом!
Полетим!
КАПИТАНЫ
(Закудыкинск, юг УССР, 1973)
Весна начинается там, где тают сугробы, превращаясь в
шустрые ручейки. Они бегут, спотыкаясь о льдинки, о веснушки
прошлогоднего асфальта, о наши промокшие валенки.
Виталька-Капитан, в пальто нараспашку, засовывает в воду
очередной дредноут — кривую ветку.
— Полный вперёд!
Корабль резко крутится, цепляется за льдину, но прорывается.
Орём, топочем, ложимся на живот — пузыри вмерзают в лёд, как
наши крики.
Ты... слышишь?
— Вода глотает палки. Как взрослые — слова.
Лёд хрустит под коленями, но нам не холодно. Нас греет азарт,
дыхание, сбитое в комок.
— Мой... застрял!
Петька тянет руку, но правила есть правила: не трогать.
Его «крейсер» уходит под лёд, в чёрный люк. Мы замираем — на
секунду нам кажется, что он... уплыл навсегда.
— Ничего, — говорит Петька, скребя в затылке. — Пусть там
плавает.
Новая палка. Новый старт.
Опять бежим вдоль ручья…
Кто-то кричит: «Это Дунай!»
Кто-то машет рукой: «Это Амазонка!»
А ручей... просто бежит.
И с ним — мы.
ВЕТЕР ЗНАЕТ ПУТЬ
Трава под лапами
Рассыпалась трухой –
Не шелест, а скрип сухих костей.
Я, Свисток, выполз из норы....
Брюхо чесалось, в боках жгло,
Хвост дёргался, будто пытался оторваться…
В голове гудела пустота – не степной ветер,
А тот, что дует изнутри,
Выдувает мысли,
Нашептывает чепуху сквозь зубы...
— Эй, Свисток, — хрипнула мама из темноты, —
Пойди пожуй, а то кожа да кости.
Я хотел сказать,
Что жрать не хочется,
Когда в черепе торнадо,
Но… слова застряли,
Как колосья в горле.
Кивнул беззвучно
И… поплёлся к поляне.
Там уже носилась ватага:
Витька, Толстый Колька и рыжая Маруся —
Катались по земле,
Визжали,
Кусали друг друга за хвосты.
Солнце лизало их шёрстки золотом,
И от их смеха пахло пылью и детством.
Я сделал шаг к ним,
Но лапы будто приросли к почве.
А ветер в голове завыл громче,
И шёпот стал чётким:
— Ты не такой, как они.
Ты… можешь то, что им не снилось.
Я посмотрел на сусликов.
Они смеялись, дрались, дышали одним воздухом —
И вдруг стало тошно.
Не от голода — от похожести.
— Что делать? — прошептал я ветру.
— Лететь, — проскрежетал он.
И ветер подхватил меня — не подушкой, а кулаком —
И швырнул вперёд.
Лапы оторвались от земли.
Я закрыл глаза — и распахнул их уже в воздухе,
Когда степь подо мной вдруг стала маленькой-маленькой, а
небо — огромным и тёплым…
Сзади захлопали крылья — мои собственные.
ШУМЫ И ПОМЕХИ
Жир тушёнки въелся в кожу
Липкие пальцы Аси
Штампуют масляные отпечатки
На транзисторах.
Таня сжимает кукурузный
Початок.
Её суставы помнят
Самодельный микрофон,
Обмотанный рваной изолентой.
Вечно фонил
На высоких частотах.
— Так кто у нас "голос", — щелчок жёлтого зерна, — а кто...
помехи?
Вилка скребёт жесть.
Кусок мяса прилипает к диоду,
Как долгая нота.
— Ты как наш "Космос" — волну ловит, а смысла нет.
Пауза.
Конденсатор вращается
В шершавых пальцах.
Внезапно: — Помню...
С пятого этажа... — слова сыплются,
Как зёрна из початка, — палкой сбивали... абрикосы под ЛЭП...
Плечи дёргаются.
В висках — высокий звон.
Оборванный провод.
Мёртвый воробей.
Таня проводит пальцем
По зазубринам на грифе.
Ася бьёт ложкой о кружку — глухой удар.
— Динамик… (пауза) …горит.
Визг обратной связи,
Белый шум в глазах.
Тишина.
В пустом эфире — одна нота — дёргается — и не может
замолчать.
ШЛАГБАУМ
(Днепропетровск, 2003)
Утро.
Тяжёлый воздух
Прилипает к асфальту.
Шлагбаум вытягивает
Ржавый сустав.
Его краска пузырится,
Как на подъездных дверях.
Он больше не механизм - он граница.
К нему тянутся.
Об него спотыкаются.
Его скрип
Растворяется
В городском гуле:
Я есть, меня нет.
Женщина с пакетом.
Яблоко выкатывается,
Катится по тротуару,
Останавливается у рельс.
Она смотрит.
Машет рукой: видишь?
Шлагбаум дёргается
От ветра — жестяной звон
режет тишину.
Грузовик ревёт.
Водитель стучит
Пальцами по рулю.
Шлагбаум живёт
По своему времени.
Пахнет пылью
И подсолнечным маслом.
Где-то под асфальтом
Капает вода.
Жестяную тишину двора
Взрывает детский смех.
Три резких «ха!», и снова пустота.
Брус шлагбаума вздрагивает.
Мальчишка на велосипеде
Уже пронёсся мимо: не-зе-вай, железяка!
Ночь.
Город затихает.
Шлагбаум качается на ветру,
Скрипит.
Бормочет себе под нос
Одну и ту же правду.
Ржавую, да свою.
Утро.
Город просыпается.
Шлагбаум ждёт.
ДУХОВОЙ ОРКЕСТР
Солнце жгло асфальт. 1980е. Парк Станиславского в
Закудыкинске. Духовой оркестр. "Катюша" гремела. Бас-труба –
словно живая, дышащая бронза. Старенький дедушка-дирижёр с
лицом заблудившегося Андерсена. Пахло сахарной ватой,
вафлями с мороженым и... пылью.
Мы бегали между лавочек, ловили пузыри, дули в трубочки из
бумаги, стреляя в небо воображаемыми пулями.
Вдруг музыка стихла. Оркестр замолк. Дирижёр поднял палочку.
Все замерли.
И он... запел! Глубокий, хриплый бас – Ой, у лужку, ой,
цветущему...
Мы все смотрели с открытыми ртами. Дедушка-дирижёр, словно
бог музыки, растворился в песне, а вместе с ним и весь парк, и
мы – дети восьмидесятых.
Музыка – это жизнь!
Комментариев нет:
Отправить комментарий