пятница, 24 апреля 2015 г.

Василь Махно: 38 стихотворений о Нью-Йорке и кое-что другое

Василь Махно - современный украинский поэт и переводчик. Уроженец Тернопольщины, он с 2000 года живет в США. Поэзия Махно - философична, отличается оригинальной, свободной композицией. Образно, афористично, отстраненно, иногда повествовательно - Махно говорит о  мироощущении человека живущего на стыке времен, на стыке культур. Наблюдательный, тонкий, умный - он видит и говорит не только о прекрасном или привлекательном, но и о трагичном, безысходном, унылом. Жизнь состоит из мелочей, и Василь Махно мастерски подмечает окружающие, не замечаемые другими, мелочи, выстраивая композицию своих произведений.

Василь Махно
В его творчестве  верлибр конкурирует с силаботоничным стихом, наполняя поэзию глубиной содержания. Василь Махно автор поэтических сборников "Схима" (1993), "Одиночество цезаря" (1994), "Книга холмов и часов" (1996), "Февральские элегии и другие стихи" (1998),  "Плавник рыбы" (2002), "38 стихотворений о Нью-Йорке и кое-что другое" (2004), "Сornelia Street Cafe: новые и избранные стихи 1991-2006" (2007), "Зимние письма" (2011), "Я хочу быть джазом и рок-н-роллом" (2013)
Стихотворения из сборника Василя Махно "38 стихотворений о Нью-Йорке и кое-что другое" (2004) специально для блога Верлибры и Другое перевела с украинского Светлана Радич

*   *    *
                                                                         Петру Морозу
Украинский поэт
Должен писать рифмованные стихи
Пошли вы…
Тянуть на себе черепашью ношу искривлённой истории
Болезни с подозрением на алкоголизм
Хотя
Можно в 12 ночи вползти в раковину мастерской
Приятеля и пить с ним до утра закусывая запахом свежей масляной краски и стружки подрамников
Забыв позвонить жене, так, на всякий случай…
Утром торчать у магазина вместе с вороньем которое черными пуговицами пришито к пальто снега
И как дадаист справляется с корнями слов доходя до полного абсурда
-алкоголь продают с 11-ти –
Знать что эстетика треугольных кругов и эллиптичных квадратов замкнется в черном квадрате
- а в глазах на самом деле чернеет –
Читать специальную литературу об алкоголизме
- и удивляться скольким нашим не повезло
 Вспомнить что Шевченко тоже был…
И полчаса быть счастливым от сравнения
Не вспоминая:
Бодлера – цветовода
Верлена – Рембо – парижскую богему
Элиота – банкира яловой земли
Паунда – радиокомментатора и психа
(по убеждению американских военных)
На реках вавилонских уже ничего не высидишь
- ведь ты не утка –
На берегах сены: 14 тысяч художников нарисуют чтобы продать
Джоконду: голую или с бородой – все равно
Лишь бы не узнал ее да винчи – он не знал про copyright
В междуречьи гудзона и ист-ривер – поэтом в нью-йорке – голубом небесном –
Знаешь из последних новостей что 138 тысяч наркоманов трижды в день занимаются иглотерапией –
А гомосексуалисты и лесбиянки – и сестры милосердия – любовью к ближнему
А евреи ждут миссию
Что же остается:
Непогашенные долги
Вызов в суд
Билет до белграда
- ручка – бумага
- засохшие чернила – черная кровь компьютера –
И эта наркотическая зависимость: записывать слова
Когда морфология похожа на морфий –
Не боишься ли передозировки?
- спрашивают –
Потому что любят в искусстве одноразовых шприцев
С засохшей человеческой кровью


#   #   #

Снег придет – как лисица во сне
Белый сам и лисица белая
- и рыба в зерне –
- и зерно в дельфине сгорело –

Лис не сам – будто с неба вода
Дном приклеена – флейтой да звуком
- и сетей намотал –
Одиночества -  сладкая скука.

То, что там написал – что рука
прикрывала от ветра – что может
клювом ястреба  я открывал
- и закроешь –  не сложишь

По порядку никак –  персты
Знаки молвят что в этом веке
Все что можно в зерне принести
 - на лисице реки –

А слова из мешка что бегут
Сам: зерно виноградарь
Флейта минут
- пепел сада –

И чем чаще в дверях двойник
Объявившись на миг – исчезает?
- и все меньше уж линий – а в них
- больше тайн –

Объяснения нет – кто метет
Пепел тот – в ожидании
- и какой тебя ветер – куда унесет
 -не узнаю


#  #  #

McSorleys Old House: 1856

Здешний ландшафт – как ястреб – над сизой мглой;  слов дневники
Составлены по алфавиту; и дальше: приготовление кофе, список затрат,
Созерцание гор - и летающих рыб, что иголкой времени штопают дни –
Постоянно желанье молчать – рыбой смерти лежать на дне –
И былая привычка курить говорит о себе, на товарный ряд

Глядя ищешь Gitane ради горького дыма – нежности сигарет
обращения к ним, как к стихам - живущим на дне – табачную пыль смахнув –
Что прилипла к оврагам ладоней - тех пленниц – что ты закрываешь в гарем –
Пачки смятой в кармане – преданных ныне тобой – уже не покинут тот плен
Стриптезерок-наложниц, продажных девчонок, барокковых ню

Хлеб и вино – ты потчуешь поздних приблуд – разговоры не ждут завершенья, они про иное
Снова слухи и оговорки – что, наконец-то - как каждодневный хлеб
Зерно со скоростью звука – существованье твое земное
Продолжит рыбою смерти – и свет когда-то проткнет
Мягкую ткань сердца – обрежет цепью бумажной – и то

Что привычкой писать слова – стихи назовешь – на каком корабле гомер
Уходил в одиссею –  глядя в окно ожидаешь на корабле
группу ирландцев дебелых – гоготом – пьяным трепом – сдувают сквозь смех
Пену что виноградом свисает – стружкою свежих досок – good smell
Добавляют – отдавая пива желтую реку – земле


# # #

О зиме и написании писем

пишешь письмо – адресатом взяв океан – и тонкое чайки перо
макаешь в ту соль, что растет у воды – она расскажет про все
даже услышать согласен тот телеграфный стиль – что тавром
будет гореть у зверя глазах – Звезда, что песчинкой зерна унесет

за несколько миль – все равно сколько лет будешь ждать пока тот
с другой стороны – с других лет запишет хронику зим и объёмы воды
даже в последних днях из газетных статей составит реестр и до –
пишет свое неумение ждать – обжаловав стиль написанья – а ты:

стиль обращаться ко всем кто не выучил рыб языка – языком грызунов
движеньями их – лесом хвостов – слюной что стекает с их языков –
скажет тебе про соль и плоды – закрывши ящики снов –
что разрывают слово и звук – и слаще красных плодов маяков

что соком липким стекают в углы – и дальше любовным – плодом
и вздрагивают от удовольствия – Он лежит словно зверь – океан – и ты
возле шерсти его. С околиц села словами без пауз, сплошным рядком
в сандалиях на босу ногу бежит песня местного автора – на листы

дописываешь первую часть вперемешку с вином – которое видел вчера –
приходит соседский ребенок что знает – у океана больше имен
и больше знает про соль которую лижет как карамель – чем ты про тетрадь своих слов – пора
года меняется – зима была не особо тяжелой – затишьем немым угнетен

Вторую часть все никак не начнешь – потому что 1) прокисло вино – 2) дорожают перья
О чем ты можешь писать? О зиме без снега – о дрожанье замерзших рук –
о сожженных за зиму книгах – о пепле от них, за который плату требует мерия
потому что не верит, что проще сжечь, чем отдать в печать хотя б несколько штук

полжизни как ползимы средь песка и соли – средь женщин крикливых – воды
зверь который с тавром – приходит – словно зеленый холм из огня и земли
молча вино и чернила слижет он с пола – исчезнет как поезд – как сигаретный дым
что ж, снова  ждать нужно зиму – и слов чтоб слова принесли



# # #

в теплом мехе Нью-Йорка – как лисья мордочка сого
колония местных чаек следит за порядком приливов
и за наличьем пейзажей – из ниоткуда и много
как мысли фламандской картины – подкрепленной пивом

сидеть возле моря – в кофейне, закрытой в период зимний
сезон зимы самый долгий – так верит и чаек оркестр
и может скрипит он, а может рыбак по имени симон
сушить ставит сети и лодку, мешает ему старый пес

возможно рыбак тот симоном зовется и вправду, а может
спросить ты его позабудешь – ведь чайки садятся на пирс
бумажная музыка их -  стон дерева - старый ножик
каким открываешь моллюски – и рыбу ты чистишь – скрипит

зима – как роман с продолжением – теплого меха ворс
халатность земного быта – как скоропись строк
свод законов – их чтение стимулирует чаек хор
кружа над пространством как пьяный крикливый пророк

твой самый малый опыт что путает зиму с земным
опытом чувствовать тяжесть от суммы приливов и лет
ничем тебя не утешить - и будет только одним
слагаемым  - случайно заплывшим в сеть

симона – хозяина старой кофейни – весь день на ногах
хлеб накрошит для чаек – зиму клянет
он не читает стихов – только псалмы – монах
иль просто любитель чаек – и это тоже пройдет


# # #

Хроника путешествий муравьев-библиофилов

в первый день они заметили огромный холм где между коричневых линий
белели кипы сахара

и все пошли на штурм холма

на другой день – холм раскрылся – белая площадь увеличилась
и легче было царапаться вверх – кое кто из них добирался до белого плато
но выяснилось что белое совсем не сладкое – к тому же прорыто черными
значками –сначала они подумали что это могильник их родственников
и предшественников
но впоследствии -  кто-то из старейшин рода опроверг это

Еще в какой-то из дней подавляющее большинство муравьев покинули золотые тесненные буквы
и телячью кожу которую использовали для переплета этого издания
- особенно им не понравился запах –
и махнули на кухню где всегда можно было чем-нибудь поживиться

и лишь несколько проходимцев осталось там
рассматривать странные знаки которые были похожи на них –
рыжеватых мурашек – будто меченых тонкой кисточкой
китайского каллиграфа

и когда они остановились на слове Аnt
кто-то очень спешащий – закрыл книгу
и поставил на полку

и почти через год вернулся к той книге и той странице
сразу заметив что слева от слова Ant
ржавеют несколько золотых пятен которых не стереть
это были души тех смельчаков

на столе – как всегда – белели кристаллики сахара
и довольные муравьи со скоростью света убегали кто куда

# # #

La Mama

Ля Мамо –
Оф бродвейская шлюха
- сестра актеров –
-мачеха режиссеров –
- блудница с околиц площади святого Марка –

На красной глине твоего тела твои зрители
оставляют граффити  - словно записи в книге посетителей –
сложнее китайских иероглифов
и проще самых простых стихов

пищеводом коридоров ведешь
чтобы сварить нас в желудке
чтобы Ионами в ките мы были –
-канторами гротовскими и сербанами –
громкими бурятскими бубнами
которые разговаривают только по-русски

С какого-то времени ты молчишь Ля МаМо
Свежеокрашенные стены и скрипучие деревянные ступени
говорят больше – чем твои актеры –
что нацепили маски
и зашили белыми нитками свои уста
Связанные по рукам и ногам
становятся лебедями
что плывут из рассеянной световой пыли кинопроектора
на белое полотно и белят его – как молоко кофе –
и все становится белым
и уже неизвестно или полотно такое белое
или лебеди такие белые
или уже наступила зима – или только наступает –
или выдавлена краска из тюбика –
или белые нитки которыми зашили уста актеры
которых зашили в белые коконы
выпорхнут ли они когда-нибудь бабочками?

Ля МаМо – молодая волчица с красными сосками
посреди мохнатой и мягкой шерсти
пахнешь свежим молоком роженицы
серебряные капли которого
никого не насытят

потягиваешься
и каждое утро лижешь
своих волчат
которые прилепились к соскам
и курят легкие наркотики
как хлеб воздуха в окрестностях
- посыпанный индийскими пряностями –
едкий запах которых
притягивает местных дзен-буддистов
тибетских монахов
и пацифистов

А театралы
пьют твое волчье молоко
укутываются твоею шерстью хищника
и скребут твоими когтями
по стеклу

и не вкуривают
ни своего места на кону

ни того что они и есть те волчата
которых ты зачала
после третьего звонка

# # #

Про Аполлинера

меж тем что снег называем флейтой  - что между флейт
речи – стебель тончайший – глубокий тайник для храненья
звуков – для труб межвоенной тиши что так полюбил лей –
тенант: и солдатам сказал постигать мастерство на ученьях

только снег для военного дела – не флейты вина – или горны
и летит – в небесах самолет словно ангел – перо рассыпая
жертвой ястреба – обернутый белым – как вырванный - листик черный
в теле флейты разорванном нервно он дыры латает

может в музыке где серебро есть и медь – там же снег и вода –
выплывает под парусом – просмоленным дном корабельным –
лейтенант забывает приказы – он грезит: цветет уж миндаль
и солдаты  - как снег – разбрелись по селу за портвейном

лейтенант грезит сном – вот он раненый в голову – аполлинер
был не прав – он попросит в конце сок прокисшей капусты
но крестьян рядом нет – ангел смерти в дверях – приоткрыта им дверь
он закроет глаза – скроет музыкой - перья сметет и отпустит

в лодке вдаль по реке – а солдаты потом и портвейн принесут
и печально присядут у холмика –  ружья уронят
вынимают свои сухари – запивают вином – грусть – и сюр –
реализм – смерть уж здесь – потому что лисицы вокруг и вороны

#  #  #

Румынская идиллия

овчарки – извиваются, носятся кругом – пасут овец
пастухи попивают вино и читают Никиту Станеску
и цыганский барон – терпенью пришел конец
он кричит на женщин – отодвинувши миску

сыра овечьего. Ссора и суета
цыганская в кнайпе С автозаправки наркотически пахнет бензин
городок в предгорье: телеги и мерседесы – Маета
мирит всех – заводятся автомобили и тарахтят возы

Мужчины ужин свой начинают вином
читают столичную прессу и слышно пронзительно – Йоооон
почти как в парижском кафе с театром абсурда – Ио –
неско и лысой певицы голос – как шлюхи в борделе – стон

мужчины и женщины – это остатки армии римской –
и Бухареста красотки копируют парижанку Шанель
-словно с сигары кубинской –
дым кутает горы – как часовой свое тело в шинель

эта страна в плену у зеленой смерти – и шершавых будто желудки – гор
сотни калек под Триумфальной аркой
режут воздух смычками – и православный хор –
и узкие переходы в замке Дракулы

вино что пьют поэты и пастухи называется Муртафлар
голоса поющие песни называют Мария Тенасе
и в глазах сонных псов отражается свет чьих-то фар
- как остатки вина в бутылке из которой пил  кесарь

что ж в театре абсурда что знает зеленую смерть
где пастухи читают Станеску – как евангелие по утру
«Певица лысая» в пятницу – а «Носороги» в четверг
и  Триумфальная арка раскачивается во рву

словно поэт с разрезанным животом что держит свои кишки
и ангелов речь переводит всем, не глядя на форму ушек
что-то важное запомнят те пастушки
с овечьего сыра сгоняя мошек

#  #  #

Прощание с зимой на берегу Атлантики

вспоминать о зиме – это вытряхивать из карманов
остатки рыбы для чаек – золотых плавников-обманов
ведь время ее в океане – как у ночных мотыльков
которые круг выжигают не оставляя следов

сам себе напророчил изгнание среди мидий
купив билет которого не было у овидия
теперь прощанье с зимою превращая в обряд
сидишь на бруклинском пляже – уже ничему не рад

сигарету тянешь из пачки – спичку гасишь в воде
маяк – за завесой дыма – блеснул – и вот его нет
роза которой цветет его пурпуровый блеск
словно в норе пылает мехом небесный лис

мешая дни со стихами дергаешь сетку воды
и зеваешь от этого: тленны земные плоды
ветер с юга на запад гонит по мокрым дорогам
безумные автомобили – которые носит боком

порою ты сам оставляешь на память себе плавники
сложивши мозаику времени на теплой ладони руки
ракушки которые сеял на берегу океан
растут маяком далеким – он их хозяин и пан

вечности сколько угодно но не хватает денег
и океана волны рвутся к тебе на берег
мышами в голодные годы – ты их одиноко пасешь
но ничего не знаешь о том, куда с ними придешь

воздух вбирает запах в котором присутствует йод
в нем также есть почему-то и Франсуа Виньон
Задура и Шуберт за пивом со мною – это не ложь
и нашу группу рисует местный Иероним Бош

и попрощавшись с зимою и отблеском маяка
по вечному городу снова автомобилей река
несет тебя в лабиринты изгнания и пустоты
и словно волны Атлантики электронных писем листы

#  #  #

9\10
никогда не будет написано и сказано
только передумано
обопрись о косяк
коварные
после громкого застолья с друзьями
когда перечитанные на память Ли Бо и Ду Фу
исчезая в клубах сигаретного дыма
собрались в китай
сквозь окно иероглифа
куда же как не домой

а нужно домой идти
и так тяжело вставать с утра
и вспоминать про
9\10

1\10 что
написана или мысль о написании чего-то
еще греют тебя
будто крепкая водка
которую ты влил в себя
преодолевая сопротивление организма
стиснув зубы
обнюхал лимон и говоришь: пошла

1\10
остаться: на салфетках
на оборванной газетной бумаге
на манжете белой рубашки
на смятой пачке от сигарет
для:
мусорников
вместо носового платка
для стиральных машин
и мышиного помета

9\10 и 1\10
эти пропорции
постоянно сопровождающие тебя
будто слуги
или охотничьи псы
что ворчат
на твоих метафизических лисиц
которыми ты украсил
столько стихов

те псы – 9\10 –
постоянно охотятся на лисиц – 1\10 –
не дают им показаться из своих нор
а еще гравитация времени
сожмет числа с 1\10 до 0,01
и лишь мышиный писк
и их физиологическая потребность часто опорожняться
оставят след на твоих рукописях
которые – конечно не горят –
но лучше бы они сгорели
чем стали местом
для экскрементов
тех симпатичных созданий
на которых ставят ловушки

и твои трепещущие лисицы
пролетая на местом
своего страха
будут махать хвостами
и сотрясать воздух
отгоняя мышей
от погрызенных книжек
и от места
которое пропахло
дымом и блевотиной

лисиц возносит
западный ветер выше и выше
покуда они
исчезнут

потянув за собой
рыжую нитку
последнего слова

#  #  #

Сто лет одиночества с полковником Aureliano Buendia

я был уверен что «Сто лет одиночества»
могут скрасить несколько недель моего одиночества
поэтому книга лежала на столе открытая на первой странице
когда полковник Aureliano Buendia ковыряясь в металлической банке готовит себе кофе
ты также каждое утро помешивал ячменный кофе
потому что другой тогда в этой местности не пили
дальше первой страницы ты не продвинулся
полковник так и застыл открывая металлическую банку
и ты мог только представить какой запах и вкус должен бы быть у того колумбийского кофе
а еще тебе хотелось запомнить рецепт по которому полковник каждое утро тот кофе варил
а еще – двойные – испано-латиноамериканские фамилии – зашнурованные по испанской традиции которые встречались на страницах книги:
первая – отца вторая – матери: добавляли вкуса запаренному ячменю

ты мог бы спросить полковника где купить хорошие сигареты но не успел – потому что милый сосед
который всю жизнь курил самокрутки – принес тебе несколько листов высушенного табака
с прошлогоднего урожая и тонкий рулон папиросной бумаги – сам он чаще употреблял газетную бумагу:
потому что говорил что со шрифтом сигареты крепче

так прошло несколько дней:

я тянул время среди разбросанных наспех рукописей – муравьиных записей в блокноте
засохшего сахара – рассыпанного ячменного кофе
неплохо быть полковником и пить каждое утро настоящий кофе – подумалось

но дальше читать не захотел:
потому
полковник успел только нагреть воду
один раз сосед спросил про книгу: не дал бы я ему несколько ненужных страниц
для самокруток
я ответил: что не могу – потому что только начал ее читать и все что-то мешает продвинуться дальше

тем временем полковник Aureliano Buendia куда-то пропал и сосед тоже не приходил

у меня оставалось 1) кофе на несколько чашек и 2)несколько дней до выезда

именно за день до выезда снова наведался сосед с пачкой газет и читал мне новости
в одной из статей он наткнулся на Колумбию и ее наркосиндикаты

я сказал ему – что этот писатель – книгу которого он хотел раскурить – колумбиец
и курит кубинские сигары
сосед вспомнил что один раз в городе он видел такие сигары в магазине но не купил потому что они были
дорогие и еще добавил: что над ним смеялись бы если б он их тут курил

мы попрощались

напоследок он попросил – смущаясь – не прислал бы я ему тех сигар
из города – и еще не мог бы оставить книгу
до следующего приезда
обещая что он ее прочтет и не пустит на курево

я знал: что больше сюда не приеду но чтоб не разочаровывать его протянул
«Сто лет одиночества» - запачканные ячменным кофе и с запахом отсыревшего табака

полковник Aureliano Buendia наконец допил
свой кофе и посмотрел в окно
он не помнил года своего рождения  но
точно знал что кофе осталось
лишь на одну чашку

#  #  #

Нью-Йоркская группа

пустынный East Village – небрита щека
Тарнавского – Бойчука  - Рубчака
тут нет – Они в 60-х
в кофейне сидят полутемной как грот
забыли про время сидят уже год
а может столетье – Узнать бы?

но их не дозваться – напрасны труды
им нравится там где пиво и дым
там первые жены и третьи подружки
как братья они в разговорах просты
и Лорку зовут - как их теперь - ты
и спорят над пенною кружкой

пожалуй – Богдан-и-Тымиш говорит
(Ортега-и-Гасет) – как время летит
Считаю, пора по домам бы
хотя говорят нам Еще не пора
Они понимают что эта дыра
их может втянуть – но не рады

Б.Б. возражает – куда нам спешить
и дома тебя ведь ни ждет ни души
а тут хоть стихи и Антонич
зеленый маячит в зеленом окне
- как ключик в замке – будто пробка на дне
которая не потонет

Ю.Т удивляется – где этот дом?
он в свитере красном – цветет за столом
не видит он дома – пустыня
Испании что без названья Мигель
похожа на хрипы больного в метель
- на храмах католиков шпили

решают они посидеть там еще
трапецией треугольной плечо
и тени бокалов трепещут на стенах
Ю.Т. и Б.Б. и Богдан-и-Тымиш
как змей трехголовый огнями сопишь
а дальше – Харибда и Сцилла

под утро они – поругавшись – молчат
и пиво в бокалах и жены шипят
а дальше и старость в глубокую тьму
их разведет – но за этим столом
не поздно обиды пропить и потом
марку приклеить к письму

#  #  #

Бруклинская элегия

Утром пекарни еврейские выплывают из тьмы
Первое что настигает – похоже на ловкость лисиц  -
Запах корицы –  с сахаром тертых яиц –
До синагог из глины – и это начало зимы
Тесто пахнет сосной и сорванный где-то жасмин
Мешается с запахом лука – не слышно щебета птиц

в семь начинается лязганье железных замков
ржанье сабвея – крики уличных продавцов
грузчики носят фрукты – пот застилает лицо
и арбузы полосками похожи на тигров с боков
а галувинские дыни – на голливудских вдов
мексиканские грузчики – на олимпийских борцов

школьники подбегают: вот - желтый школьный автобус
старуха метет тротуары – воняет дешевый табак
бруклин возится утром – устраиваясь кое-как
жалуясь на ненасытность свою и вечную эту работу
на металлический мост, что выгнулся будто хобот
на муравейник людской, что однажды исчезнет в веках

хасиды  черной смородиной  облепили  углы синагог
они виноград арамейский – уманская глина и клей
рванина какой зашивает чужие слова иудей
накинув на голову телес – ему что-то шепчет бог
и дети вокруг щебечут – как пташки в раю его
и им попевает бруклин хлебом и скрипом дверей

каждым коленом еврейским – строчкой теплой как сыр
геометрией кабалы – камнем иерусалима
пением женщин в пекарне что наглотались дыма
колотушками перед субботой – и молоком от козы
христианин идет - в пекарню; а в синагогу хасид
оголодавший бруклин – смотрит им в спину

#  #  #

«Муза»

Манхеттен забывается – как текст
беседы сигарет – и ластится как пес
парчовый дым и пара фраз что Музиль…
которого ты перевел из сна в пустынной «Музе»
на сон слонов и птичий тихий свист
Озириса одел в Изисы тело
и на реке тумана белый лис
тех путников накрыл – уже серело –

на корабле кофейни в зимней бухте плыть
лишь дым от сигарет напоминает: быть
в тех стенах и углах воняющий текстиль
из вин и из стихов воссоздавал нам стиль
трухлявые пни песен что про калину в лузи
и нищих и стариков в кровавых бунтов дни
беги к себе же – рядом с музой
ее колен – ведь те кто там: смешны

и страшные – словно ловцы на лиса –
и те кого накрыл абсурд певицы лысой
и те из путников кто выйдет из реки
кто знает норы слов и хлещет коньяки
они корабль наш не пошатнули хором
сирен – ведь наблюдение дел
времен когда протесты тушат кислым ромом
огнетушителей меж ног – иных удел

эпоха пост-бунтарства – пост-стихий
искусство мусор – не нужны стихи
поэты и творцы допьют отраву века
все мимо пронесут вино из чаши блеклой
и только этот миф в котором твой Озирис
смерть в городе искал – и тот корабль
что стал приютом знающим наречье зверя
и снов язык – и слышит твой причал

что ты при кофе – на столе воды –
желтеющим ногтем ты чертишь те ходы
и выходы – где полный город книг –
и мы – как мыши – кружим между них
и с нами наши дни любовницы и шлюхи
официанты – все кто бережет
и с нами пьет все то что льет господь не скупо
в чернильницу души что светит витражом

#  #  #

Шляпа Никиты Станеску

Черная шляпа Никиты Станеску напоминает черную птицу
которая вылетела из гнезда квашеной капусты его речи
и кружит над головами поэтов

Радомир Андрич носит эту шляпу – словно кувшин воды в пустыне –
держа птичью ногу шляпы (она же птица) в одной руке –
а другой разогревает прозрачное тело ракии
и медленно повествует о средневековой Сербии

Шляпа Никиты Станеску зажмурив глаза – сложив крылья словно херувим –
тихо дремлет –
шляпа привыкла к Андричевым разговорам и потому может отдохнуть

фетровая ткань опоясана черной траурной лентой
- черный язык смерти –

поэты разговаривают на этом языке – пишут на том языке и после смерти становятся
черной парчой этого языка

поэтому Никита Станеску сидит с нами в корчме и пьет черное вино
но ничего нам не говорит и для многих он невидим
поэтому некоторые не знают  что он рядом
а видят только черную фетровую шляпу
хотя несколько посвященных знают что шорох кукурузы
это шорох его ангельских крыл

ничего нам уже не скажет Никита Станеску

его шляпа становится: то львом – то волом – то орлом – то ангелом

и нас отделяет желтая моча осенней кукурузы

и черная парча херувимского крыла

и замотанный рот ангела
хочет нам что-то сказать

но белым пятном воздуха забрызгивает нам уши
и мы только знаем одно: пить черное вино
ведь нам нельзя слышать те слова

#  #  #
                                                                Светлане
из сна тяжелого – как снег на плечи –
в зиме нью-йоркской – при воде и кофе
в китайском ресторанчике напротив
эпоха постмодерна –это китч
не названный – минувшего столетья энди воргол
- приносят суп из курицы недорого –

малыш китаец мокрый – дождь с утра –
заходит как последний император
мы посидим еще: декабрь - затраты
и музыка налипла как икра
и в этом ресторанчике дремотном
восток и запад пахнут однородно

зеленый чай здесь к блюдам подают
тебя тошнит от запаха что тает
как музыка – пространство облетает
речь медленна и создает уют
парует чай – а что на чаевые
ты дашь – как крошки – за года немые?

во взгляде сонном – кажется маячит
застывший зимний океан – для чаек
пустынный пляж – холодный ветер плачет
подбрасывает целлофан – как мячик –
пустынный пляж лишь чайки словно в снах
и ветра шелк – как будто жизнь – в руках

а рядом ресторан – в котором сны твои
рождественские – задождило снова
ты пробуешь какой-то острый соус
и говоришь: «я это не доем»
и оставляешь чай – и холмик риса
и на столе помятые ирисы

хозяин что-то спросит – хоть откуда
он мог бы помнить нас – ты плачешь
и резкий ветер резкий запах – значит
начало смутное – и счет на блюде
ты что-то за окном глазами ищешь
покашливая – глухо как курильщик

#  #  #

Порт

в порту принимают груз из Китая
запах соленой рыбы воздух съедает
жара висит – словно дым сигаретный - кругом
листья табачные  - и листья легких рядком

торсы смуглых мужчин – что живут словно рыба
с морем живут они – как поэзия с рифмой –
хаос в гармонии:  выкриках – срежете – поте
в тех кораблях – грязи – работе

у каждого слово – разбитая лорки гитара
светится сердце газовой лампой пивбара
пенится пиво и кровь у цинично прожженных
девушкам врут что дома у них есть жены

и в чреве этом – посудине сна и пота
в этом порту где примут случайные роды
и дети рожденные – будут одни на просторе
среди китов в океане дельфинов в море

средь мусора что лежит неделю прокисшим
цвета который теряет японская вишня
слов что лежат – будто мужчины на пляже –
ткут свою жизнь из воздуха и из пряжи

тут контрабанда – шлюхи как сонные совы
и моряков иностранных стаи и сонмы
хлопают двери – скрипят – ругань и вой
дети с ракушками в этом заливе находят порой

волны несут сюда девочек с ближних сел
деньги и опыт учат получше школ
ранней грязи – пьяному сну в пивбаре
шепоту за спиной – крикам – выдоху пара

порт принимает как шлюха десяток мужчин
те корабли что назад вернутся пустыми
прячет за пазухой таможен и складов шум
 звуков и преступлений пенную муть

слышите пение – раненый стон кита
слезы дельфина: тоска его золота
своего сына зачатого в грязи пивных
крики спелых подружек и движенья развязные их

#  #  #

Футбол 1874 года

на пустыре где сыграли в футбол 1874 года
вместе с чувством воздуха – и запахов от золы
переживши года – перелеты – сучью эпоху
с бутылками из под пива ставшими частью природы
с вином которое только что принесли

игра в футбол на жизнь и смерть постепенна
каждый считает истоки в рыбе – рыба во сне
в музыке которая тоже бывает тленна
она – сдутая пыль до четырнадцатого колена
поэтому мы одиноки на этом дне

никто не сказал какою мерою – как корону
вырезать из бумаги – из слов в ожиданье ножа
футбол доиграет на поле нам в сотый раз антигона
самым известным явлением были весла хоронов
скажешь – на лучших актеров всегда – неурожай

 плоды неурожая вечны – торговцы тунцом
поднесли цены – сушеную рыбу до лета
чистили все – у каждого личный дзен
выравнивал дух – и старец с лицом
монаха – вещал нам про свет и про конец света

что же у старости нет плодов – во снах
почему тот футбол – единорог гобелена
такой ненастоящий – на игроков цена
высокая – жизнь и смерть – очевидно эта одна
минута игры не похожа на любое другое время

футбол 1874 года игроками отыгран – они
в пространстве – время геометрическая прогрессия – там
кусочек зеленого флага – всегда в состоянии войны
ожидая противника думают что сыны
кендзабуро ое – но причины я не узнал

#  #  #

Про полет ангела с черным и зеленым лисом
                                                                         
                                                           Янушу Шуберу
каждому слышно что каждый – кто там
вверху – ангел – аэроплан
шевелит в соломе воздуха голубой
алюминием крыльев как моль

личинкой стиха из ультрамарина
черным пальцем как гибкой лозиной
черным лисом манит к себе сны
языком оближет жиром слюны

надеждой: что там отодвинут заслоны
пурпуровой девы в красной короне
которая убрана в шелест шелков
- лампочкой светит из лепестков –

в ее желудке шершавый джаз
высосет музыку – и тогда жаль
флейту и звуков небесных флот
дыхание сбитое – растопыренный рот

те что иголкой шьют шелк и парчу
портные жизни что шьют свечу
оставляя нам след белый как пух
что падал дождем на зеленый луг

но другие портные рвут эти швы
вырезают свечи из бумаг и травы
и никто не уверен что его парашют
не подточит моль – и не сменят маршрут

время же течет как река без рыб
все слова из слов – корабельный скрип
потому летящий и закрывает смысл
всегда ангел он и зеленый лис



Комментариев нет:

Отправить комментарий