Современный верлибр: Александра Мкртчян

 Александра Мкртчян - поэт, прозаик. Родилась в 1981 году во Владивостоке. С 1998 года живёт в Харькове. Окончила филологический факультет Харьковского национального университета имени В. Н. Каразина по специальности «украинский язык и литература».

Александра Мкртчян

Публиковалась в журналах «Дети Ра», «Харьков — что, где, когда», «Стых», «©оюз Писателей», а также  «Контекст» и  «Парадигма», в альманахе «Артикуляция», на сайтах «Сумно?», «Буквоїд», «полутона», Litcentr. 

Под псевдонимом Сандра Мост выпустила две книги прозы. Автор книги стихов «Испанская партия» (серия «Тонкие линии»). 

Специально для сайта Верлибры и Другое Александра Мкртчян предоставила подборку своих новых стихотворений. 

                                      

                                             ***

… тогда еще на доске были нарисованы цветы,

а мне хотелось стереть их и написать:

допустим, F(fx);

может ли существовать в таком случае F(F(fx)),

где F равно F,

но я боялась, что они подумают, “Are you square?”—

и мне пришлось бы сказать, “I just have a dream”.

 

                               ***

У меня тоже был период,

когда мне хотелось стать другим человеком,

мужчиной лет сорока,

с множеством обязательств перед близкими людьми,

который отказывается от заботы во имя проявления заботы,

бизнесменом, может быть, ученым,

в остроносых ботинках,

читающим газету,

с приближающимся инфарктом,

потому что конфликты, которыми полна жизнь,

неразрешимы для нормального человека.

Но всякий раз,

размышляя о подобной вероятности,

я говорила себе:

а как же твое мировосприятие,

твое эстетическое чувство?

О, этот кто-то другой,

эта территория невозможного.

Упрощение структуры не может быть хорошим решением.

Так я всегда возвращалась к себе

как к единственно приемлемому варианту.

 

 ЧИТАЙТЕ: Верлибры современных авторов: Ал Пантелят

                                   ***

Обнаружив, что в комнате все мертвы,

я почувствовала легкую досаду.

Отсеченные головы тут и там,

изрезанные тела —

все это не могло меня впечатлить.

Документы мертвы, подумала я,

искусство закончилось вместе с последним застроенным городом на земле.

Я оставляю записки в щелях храмов,

если кому-то придет в голову их искать,

они будут прочтены,

окруженные тайной.

 

Убедившись, что в комнате все мертвы,

я включила компьютер.

На моем рабочем месте порядок,

за моим столом хорошо.

В конце рабочего дня

я пойду домой,

потушу свет и закрою окно.

А теперь пора в Рим.

 

 

                                            ***

Однажды Кейт Бланшетт обиделась на Дэвида Линча

за то, что он не пригласил ее сниматься в третьем сезоне «Твин Пикс».

Ладно, Дэвид, рассуждала она,

да, я не родилась в городке типа Твин Пикс, я из Мельбурна,

но это не значит, что я не умею пропускать сквозь себя тьму,

в этом я ничуть не хуже остальных.

Возможно, я действительно не создана для твоих сюжетов,

сюрреалистических снов, где никто никому ничего не объясняет,

но я актриса, я играю, это моя работа, и в этом я хороша.

У меня есть «Оскар», между прочим,

и я тоже хочу почувствовать, каково это, когда у тебя ничего нет,

кроме трупа Лоры Палмер, а потом и он исчезает.

Если верить Тибетской книге мертвых,

кто-то темный увлечет меня за собой после смерти,

и я хочу быть готовой к этому.

Я могла бы основательно к этому подготовиться,

играя в «Твин Пикс», но ты лишил меня этого опыта.

Желаю тебе и в дальнейшем оставаться столь же переборчивым,

Тутатабон, мать твою, Тутатабон.

 

Кришнамурти

 

Просветление Кришнамурти было таким интенсивным,

что он не предполагал просветления в других;

вместо этого он обращался к серьезности, иначе говоря,

к взрослому в человеке:

как серьезный человек может испытывать ненависть?—

спрашивал Кришнамурти,

как по-настоящему серьезный человек может ревновать другого?

Если вы сядете и хорошенько подумаете,

как серьезный человек,

вы увидите

и так далее.

Мне нравится такой подход,

с тех пор как я прочла несколько лекций Кришнамурти,

я тоже часто спрашиваю себя:

как можно быть серьезным человеком и,

давайте в произвольном порядке,

итак, как можно быть серьезным человеком

и стремиться влиять на других людей?

Впрочем, это слишком размыто,

может быть, так:

как можно быть по-настоящему серьезным человеком

и иметь мнение по какому-либо вопросу?

Что это вообще такое: иметь мнение?

Неужели у вас, как у, без сомнения, серьезных людей, нет чувства,

что открытое счастливое существование вообще не предполагает никакого мнения,

если ты, конечно, не собираешься сожрать другого человека,

что обусловлено не одним только мнением,

скорее, в данном случае мнение — это лишь присоска на щупальце.

Или подойдем к этому вопросу с другой стороны:

как можно не понимать, что у каждого своя правда,

обусловленная главным образом страхом и десятком других причин,

и одновременно — как можно держаться

своей правды как единственного опыта,

разве мы, как по-настоящему серьезные люди,

не чувствуем, как размывает границы любой правды

новый опыт, который приходит к нам отовсюду или неожиданно —

от пары созвучных строк, длинного плана,

выхода Кейт Бланшетт из тени на свет?

Как можно постоянно быть собой?

Что это вообще такое — быть собой?

С каким именно из ощущений,

варьирующихся, сменяющих друг друга в течение каждого дня,

я должна ассоциировать себя настолько,

чтобы утвердительно ответить

тому, кто не спрашивает:

вот, это и есть я?

(Я абсолютно серьезно пытаюсь построить здание,

кирпичи которого разлетаются во все стороны.)

Как мне, как серьезному человеку, удается быть всегда поверхностным?

Как мне, как серьезному человеку, удается жить на одной лишь глубине,

не всплывая порой,

чтобы глотнуть воздуха?

Как понимать выражение «одному дано, а другому нет»?

Разве мы не блуждаем из стороны в сторону?

Что такое принадлежность?

Как мы, как по-настоящему серьезные люди,

можем быть левыми до конца или, тем более, правыми,

словно кроме нас нет других людей на земле?

Как можно всерьез относиться к своей способности понимать,

зная, как многообразно может проявлять себя эта способность у других?

И кстати, когда мы ловим волну,

которая, кажется, и делает нас по-настоящему свободными,

не теряем ли мы себя в тот же миг,

будучи до конца поглощенными чем-то другим?

(Это другое уж точно не я или я перестану быть этим спустя минуту.)

Если мы серьезные взрослые люди,

как мы можем желать зла другим?

Как можно говорить,

что такие-то и такие-то люди не имеют права на то, на что имею право я?

Откуда у серьезного человека берется чрезмерная фиксация

 на достоинствах и недостатках других людей,

когда над тобой небеса и большая рыба плавает тут и там,

и вдруг я отвлекаюсь от этого, чтобы

запрещать

осуждать

клеймить

восхищаться (слишком долго)

высказывать свою точку зрения,

которая на моих глазах превращается в интерференцию волн,

частицы, они летят во все стороны,

стоит мне отвернуться.

Как тебе, взрослому, удается

не поставить себя на место другого?

Как взрослым людям удается относиться к своей работе халатно,

но при этом другим людям удается относиться к ней так серьезно,

будто любая воронка вдруг не взлетает

вверх тормашками

и листы из папок разлетаются,

подхваченные ветром,

и я уже не помню,

что было написано вчера,

потому что целиком охвачена тем,

что напишу сейчас

и пришедшее из ниоткуда

вдохновение всего лишь означает,

что пришла моя очередь говорить.

 

Как по-настоящему серьезный человек,

перед уходом

я напишу 90 тезисов о том, что не представляет собой жизнь,

в которых моя позиция,

которой нет и не может быть,

будет выражена отсутствием определенного набора слов,

впрочем, время от времени

некоторые из них мне очень нравятся…

All right, my Lord,

I’m done here.

 

ЧИТАЙТЕ: Верлибры современных авторов: Станислав Бельский 

                            ***

В прошлой жизни я была плохим человеком,

я рвала на части других людей.

Приятно сейчас думать об этом,

это сейчас я в путах разума:

как можно то, как возможно это —

я уже не знаю, что нужно чувствовать,

кажется, я не чувствую ничего.

 

Вероятно, тогда, в прошлой жизни,

итальянская речь лилась вокруг и бурлила,

каждое слово в итальянском это поступок,

его нужно четко произносить,

словно бросаешь в лицо собеседнику,

а сейчас, кажется, произнесешь что-нибудь четко —

и тут же кто-то умрет от испуга.

Аналитический метод как удавка на шее,

если бы не это странное пристрастие,

глупая зависимость от мысли,

была бы одна свобода.

Что я чувствую?

Может быть, я чувствую баланс.

Возможно, Вам также будет интересно:

Тарас Малкович: Тот кто любит длинные слова

Верлибры неизвестных авторов: Филипп Лебедев

Верлибры современных авторов: Оксана Ефименко