Тарас Малкович: Тот кто любит длинные слова

Тарас Малкович родился 15 января 1988 года в Киеве. Поэт, переводчик. Окончил кафедру теории и практики перевода Национального университета им. Т.Г.Шевченко. Сейчас учится в апирантуре, занимается проблематикой украинкого и мирового киноперевода. Публиковался во всеукраинской литературной периодике и на творчеких веб-ресурсах. Участник литературных фестивалей. Автор-составитель антологии "Сновиди". В детстве озвучивал популярный аудиоальбом "Улюблені вірші" (1994).
Писать стихи начал в 5-тилетнем возрасте. Его детские стишки вышли отдельной самиздатской  книжечкой под названием "Райска вода" (1995) тиражом 10 экземпляров. Первый стихотворный перевод ("Лореляй") выполнил в 17 лет. "Тот кто любит длинные слова" - первый сборник молодого поэта и переводчика.
Тарас Малкович пишет на украинском языке. Перевод его книги на русский язык был подготовлен Светланой Радич и отредактирован Тарасом Малковичем - специально для блога Верлибры и другое.

Тарас Малкович

Мне всегда отбивала охоту поэзия в буквальном смысле филологическая: то есть преданная из любви к словам. Не к понятиям и вещам, не к людям, животным, растениям, водам и ландшафтам, демонам, ангелам и другим духам. К словам. Ведь слова – хоть они и сложны, далекие от обычных стекол причудливые призмы, в которых реальность дивно заплетается, как в зеркальных лабиринтах, и хотя как интересно бывает иногда самому заблудиться во внутренних ходах слов, - все ж кажутся мне наименее достойными любви. Все равно, красивые они или отталкивающие, короткие или длинные, очень древние или только что созданные.

К чему я веду? Может, к тому, что поэтичная книжка с названием «Тот кто любит длинные слова» навряд ли заинтересовала бы меня по каким-то «нейтральным обстоятельствам»? Наверно, так. Возможно, так бы и было. Если бы я не предчувствовал, что в случае сборника Тараса Малковича – дебютного его сборника – уже само название является хитрой метафорой, элегантным подвохом, который

не стоит принимать не веру. Что длинные слова – совсем не длинные, что «тот» - не автор и не лирическое «я», а кто-то третий, прятанный в шкатулке метафоры, и даже любовь – совсем не та любовь, о которой «поют и плачут соловьи», а какая-то другая, интеллектуальная, несколько прохладная, отраженная в зеркале легкой иронии.

Вся эта книга сплетена из иносказаний, метафор, символичных деталей, подробностей, что неожиданно становятся необходимыми элементами какой-то символичной конструкции; из маленьких частных мифов – когда ты, как Винниченкив Кирпатий Мефистофель, словно рассказываешь самому себе сказку на ночь:

Близлежащие горы – то натянутые в мощном глотке

Воздуха змеиные чрева ни один вечно задыхающийся змей

Никогда не выдыхает боится что его движение заметят

Посмотришь на кроны деревьев – а то давно посеченные

Змеи что укрылись мхом…

Верлибры Тараса Малковича вырастают из неожиданной ассоциации, прежде всего как раз не фонетической (хотелось бы сказать к счастью), а визуальной, тактильной; из какой-то еле уловимой подобности физической формы или свойств предметов, из таинственной механики взаимоотношений между вещами, которую может выявить только очень внимательный глаз, а развить – разгоряченная фантазия...

                                                                                         Из предисловия Остапа Сливинского 

#  #  #

Погоня продолжалась

Мы бежали по ступеням вниз

Представляя из себя капли что стекают наклонной крышей

В этом отеле зеркало разговаривало с нами и мы

Обмазывались глиной. Ты сказала

Что это антиблик – зеркало не должно отражать нас

Потому мы не расспрашивали у него наши имена

Мы стояли такие глиняные и такие безымянные

Как два недолепленных горшочка – еще без узоров

Когда ты в последний раз смешивала краски?

О те бесчисленные мазки, которые ты клала на полотно

Тогда твое старое зеркало видело их

И говорило с каждой из красок

Имитируя звуки:

Зззззззз сказало оно зеленому цвету

Сссссссс сказало синему

Если бы краски умели говорить они бы тогда

Звенели как зеркало а значит как стекло

А тогда к у этому звону приблюзовалась бы музыка

Капли что стекали с крыши медленно превращались в нас

Мы танцевали в разнобой

Разводя руками так широко

Что меж ними мог бы проехать поезд

А тогда мы резко сближались

Краски нашей одежды смешивались

Их было так много

Что у зеркала за разговором заплетался язык

Смотри: на нем проступили наши имена

Время позволять другим каплям стекать с других крыш

ЧИТАЙТЕ: Андрей Любка: Сорок баксов плюс чаевые

#  #  #

Я непрестанно непрестанный

Nastает nastороженность

Настраиваюсь на стрелку часов

Чтоб собственным весом ускорить частоту ее оборотов

Время летит? Кто это сказал? Я что-то не вижу –

Так будто кто-то там нарочно жмет на стоп…

Рисую на стене гимнаста

Как символ движения

Но даже он не помогает

Размыть в скорости все вокруг…

Почему? Ибо

пытаясь приблизить наступление пересечения наших настроений

со всеми следующими элементами такого милого взаимонаступления

я забываю о трех вещах:

я слишком легок чтоб заставить часовую стрелку крутиться быстрее

гимнаст на стене не движется, потому что картины недвижимы

на стоп жмет Бог…

и я не замечаю

как он медленно превращает

мою непрестанную непрестанность

в многодневное ожидание

моего многодневного перехода

в многодневное измерение

NAS

#  #  #

Я знаю их как свои пять пальцев

В смысле я знаю эти пять пальцев как свои

Рассматриваю руку как хиромант

Что выискивает на руках линии крестов

Чтоб объявить человеку

Что кроме тяжелого большого креста как бремени на жизни

У него еще есть маленькие еле заметные крестики

А когда человек спросит его

«а что это такое?»

Он ответит так чтоб было понятно

«Такие себе врожденные татуировки на руках»

На минутку отвожу взгляд вправо

И моя правая рука открывает мне тайну

Что у меня есть еще пять пальцев

Рассматриваю их как полицейский

Который ищет преступника по отпечаткам

Отвожу взгляд в нижний правый угол себя

И моя правая нога открывает мне тайну

Что у меня есть еще пять пальцев

Рассматриваю их как врач что выставляет диагноз

«Перелом основной фаланги пятого пальца правой ноги»

Отвожу взгляд в сторону

И моя левая нога открывает мне тайну

Что у меня есть еще пять пальцев

Их я уже не рассматриваю

Достаточно того что они есть

Почему же тогда говорят

«Я знаю этого человека как свои пять пальцев»

Если я насчитал двадцать?              

Я меняю числительное во фразеологизме

#  #  #

Бег с препятствиями всегда таит в себе наказание но есть одно мгновение

Когда прыжок с этой казни на ту имеет стоимость: появляешься ты

Что заснула в утробе замершего молитвенного слова

И проснулась с сияющими устами что указывали на незаконченность

Молитвы и бесконечность обряда стояния на коленях

Тогда мой бег преодолевает препятствия так легко как исчезают из реки

Пересохшие круги прорубей ты никогда не играешь мячами

Но отяжелевшие мячи снега давно уже придумали игру тобой – да вот

Ты вспоминаешь молитву, которую недосказала вчера вечером

И отбиваешь каждый тот мяч представляя что бомбы обезвреживаешь

И теперь я уже могу сыграть тебе песню про цыгана –

Подожди вот я уже замедляю бег

А оказавшись возле тебя неуклюже валюсь

В этот уже слишком мокрый снежный батут теперь ты узнаешь меня

#  #  #

Анаконда в тебе грациозно петляет позвоночником

От пояса до шеи равномерно сжав собой кости

Словно миллионы слепцов стремятся пожать тебе руку

Позвоночник сжимается так что будь он кожей

Он сменил бы свой цвет, а будучи позвоночником

Не находит ничего лучшего как раскрошиться

Ты достигаешь змеиной гибкости

И теперь готова станцевать под звуки свирели первого встречного

Заклинателя и вот ты уже

Сверхъестественно гнешься назад заколдовав

Зрителей которые видят тебя человеком

Прячешь язык пытаешься не выдать себя

#  #  #

…И вообще

Мы можем исчезнуть раскрошившись во все стороны

Это как развеять пепел

Только крошиться будут отруби

Потому что если хлеб – это тело Господне

А мы созданы по подобию Божьему

То наше тело – отрубной хлеб

Поэтому оно и не такое крепкое

Зато дает нам возможность

Быть гибкими ведь когда мы сгибаемся

Или выгибаемся

Отруби наших хлебных тел

Могут легко и беспрепятственно курсировать

Гонимые вином, что является кровью нашей

Впрочем, иногда вино собирает отруби вместе

И мы замечаем друг в друге, что

Наши губы слеплены самыми пропитанными из них

#  #  #

Вы видите? Возле сцены в воздухе загустели несколько сотен трещин

Зрители все до одного оформились в сухость скульптур

Слепленных из влажных от еще не засохшей глины старых газет

Хотя знали что при малейшем недосмотре звукорежиссера

Они все могли бы потрескаться

Прежде чем это сделают гитарные струны

Так прячась внутри скульптуры

Стоит сначала замереть именно в таком виде

Будто вы читаете какую-то газетную статью

Это может быть выражение крика плача смеха жалости

Или выражение которые отвечало бы

Реакции на собственное же нарушение каждой из десяти заповедей

Можно было бы подумать также о временных промежутках

Между вдохами и выдохами

Это важно поскольку обрывки газет будут шевелиться в такт

Дышите и почувствуете как застывает глина которой вы обмазаны

Скоро вы уже не сможете даже аплодировать

#  #  #

Закутав тепло в сморщенную шею дерева

Разливай его сок в девять кувшинов

И считай свои веснушки аж пока

Почувствуешь

Как всесторонне немеет борода коры

А когда дерево сощурится от пересыхания

Ты недосчитаешься трех рыжих пятнышек на лице

Видишь, они сменили оттенок

Стали коричневее

Их вобрала в себя листва

Добавляя себе вес

Теперь так и есть –

Некоторые листочки зеленые а некоторые

Коричнево-пятнистые

Ты радуешься танцуя в сене

И только кувшины с соком опустошают

Сами себя

#  #  #

Близлежащие горы – то натянутые в мощном глотке

Воздуха змеиные чрева ни один вечно задыхающийся змей

Никогда не выдыхает боится что его движение заметят

Посмотришь на кроны деревьев – а то давно посеченные

Змеи что укрылись мхом и сквозь их куски мяса

Пробиваются первые лучи солнца только змеи крон

Римских пиний свернулись не разрубленные ни одним покорителем

Так и сидит первый змей который когда-то вплелся в дерево

Чешуйчатым хвостом как ствол а туловищем и головой как крона.

Со временем у змея раскрывается все больше глаз –

То желуди вырываются из под собственных шапочек словно глаза из глазниц

В дубовых садах змеи переглядываются меж собою желудями подмигивают

А змей который первый из них захочет смотреть шире

Сбрасывает по одному глазу на землю не догадываясь

Что так и ослепнет до следующего

Оковызревания

ЧИТАЙТЕ: Василий Голобородько Стихи разных лет

#  #  #

Ежедневно после пробуждения

Она включала телевизор

И услышав хотя б какие-нибудь плохие новости

Выходила на балкон

Неся телевизор в руках

И выбрасывала его на траву

Она жила на первом этаже

Поэтому ее телевизор не разбивался после первого выбрасывания

Позднее она красила руками стены в красное и

Прислонялась к ним телом

А углубившись в терпкость

Запаха краски

Начинала петь так тягуче

Как будто растягивала слой краски между

Перепонками пальцев

Как слишком короткий след воздуха

Который все же успевает хотя бы немножко

Растянуться

Пока актер в телевизоре

Здоровается с придорожной травой

Тот след что прожигает воздух точно так

Как бешено печет ее так нарочно покрашенная одежда

Она поет так что скоро третьи петухи станут

безголосыми

#  #  #

Ко мне еще приближалась молния словно слепой

Боксер с шестым чувством

Тогда она еще могла рассечь дерево только потому что

Оно выше другого насекомое заметив ее

Начало считать ответвления

Я словно стал насекомым как у Кафки но я не лежал

А ползал закрывая собой свет

Ответвлений было пять

От каждого которое замечал я содрогался

Весь передергивался так

Что моя тень на полу постоянно меняла размер

Искаженная стеклянным столом на котором я тогда ползал

Пробовал подползти к водопроводному крану я знал

Что вода это большой проводник молнии

Но разве это знание полезно насекомому которое и так боится воды?

Засмотревшись на все ответвления молнии я вспомнил что

Когда-то мои глаза были с красными прожилками

Тогда на глазу делался точно такой узор

Как у разветвленной молнии

А еще я вспомнил что когда я чего-то боялся еще человеком

То было не так больно передергиваться я долго

Всматривался в молнию

До тех пор пока она почему-то не начала сереть…

А когда я проснулся ты щекотала меня серым одуванчиком

#  #  #

От тех ветряных порывов

Морская вода начинает оформляться и

Меряться заостренностью гребней с щербатостью камней

Камни тоже двигаются, камушек за камушком

Настраивают свои глаза чтоб как можно удачнее столкнуться с чайкой

Которая еще в полете становится более недвижима, чем морская вода и камни

С подбитым крылом она вообще похожа

На творение обедневшего скульптора

Которому не хватило белой глины

Ветер что уже сорвал с земли полсотни зонтиков

Будто успешный грибник

Оформил волны в такую шершавость

Что чайка упав еще долго трется о них тельцем а тогда

Кучерявые прибрежные торговцы все как один выхватывают свои варганы

И играют каждый свой ритм

Соревнуясь кто лучше сымитирует

Сердцебиение чайки

#  #  #

Раскрывая глаза мы становимся фонарщиками для самих себя

Видим контрабасы подсвечено

Боимся сесть в кресло чтобы наш свет

Так старательно нами зажженный

Не преломился и внезапно не показал нам

Лишние струны

Видим седых солидных фонарщиков улиц

Что зажигают голубые огоньки придорожных кофеен

А если пошевелимся то заломленный свет покажет

Что те огоньки зажигают пузатые трактирщики

Зато ночью все-таки появляется седой солидный фонарщик

Тушит все фонари

Пытается пересветить своими глазами свечение месяца

Чтоб тот погас а тогда закрывает глаза

И затаптывает светлячков

Знает ведь: какой тогда из него фонарщик

Ели не потушит все

#  #  #

Видимо он родился подслушивателем телефонных разговоров

Пил и слушал

Он понимал механизм

Чувствовал как телефонные кабели

Становятся самопроизвольными свидетелями дрожания голосов

Недаром маленькие дети иногда привязывают их ниже спины

Представляя себя хвостатыми чертиками

Да, что-то в этом есть, дети ведь не знают

Что те кабели перед тем, как их отрезали от трубок

Внутри были наполнены человеческими отношениями,

Которые потом просачивались сквозь дырки по обе их стороны

И выливались в звуки звонков на поясах,

Что ими дети на Меланку опоясывались

Звуки ж те напоминали звук звонка

Старого телефонного аппарата

Позднее тому подслушивателю побили окна

Теперь он пил и слушал

Как ветер прозванивал осколки оконного стекла

Но так и не услышал

Что отозвалось в ответ

#  #  #

А я же все-таки мечтал увидеть во сне

Толкователя-карфагенянина с его татуировкой -

Распростертыми крыльями попугая

Представлял себе как засыпаю

И будто вижу его:

Попугаевы крылья распростерты но

На правом не хватает перьев

Они вырваны через одно

Будто черные и белые клавиши пианино

Нарисованные на черном фоне

Спрашиваю толкователя:

«у твоего попугая распростерты крылья –

По карфагенскому обычаю ты определенно

Больше одного языка знаешь?»

«Да, говорит, я знаю три»

«А почему крыло попугая без перьев?»- спрашиваю

«Это я наказан» говорит. Один раз

Попросили меня толковать службу Божью

Церкви где священник был заикой

Я начал переводить и понял внезапно

Что боюсь хоть что-то изменить. Пытался

Заикаться столько же раз сколько и он

А как дошел до слов «Господи помилуй» -

Увидел слезы на иконе.

Мое правое плечо заболело так

Будто каждые несколько миллиметров из него

Вырывался маленькая частичка кожи

А когда я вернулся домой

Жена сказала мне о том что ты сейчас видишь:

У попугая на моем плече вырваны перья из правого крыла –

Одно перо за каждое протянутое мной слово службы Божьей

#  #  #

Думать легко, говорит мне один мужчина

Ему бы надеть очки, чтоб он увидел:

Когда мы думаем, крохотный арфист мозга

Напрягаясь и посапывая

Едва натягивает мозговые извилины –

Это струны арфы, которые острый ум хорошо напугал когда-то:

Они совсем истощились, размякли

И испуганно раскрутились в разные стороны

Но натягивает их не сразу –

Ведь напугавшись они прижались друг к другу так сильно

Что несчастный арфист еле их разбирает

Тяжелее всего потом ему отыскать необходимый нотный строй

Извилины кричат от страха а потому звучат приблизительно одинаково

Ему легче всего играть когда мы думаем о прошлом –

У него уже есть партитуры этих пьес

Задумаемся о будущем – он импровизирует

Делает это всегда медленно и несогласованно

Поэтому нам тяжело представлять себе в будущем все так

Словно оно уже сейчас возле нас или будто мы сейчас находимся в нем

Сбивается когда мы колеблемся

Сбивается и начинает пьесу с начала

Когда мы проигрываем в азартных играх и

Жалеем о том что потеряли

Напевает себе под нос когда мы радуемся и думаем про радость

Долго сдувает пыль с извилин во время сотрясения мозга

Ведь тогда пальцы его немеют на минуту

Он разрабатывает их постепенно

Долго тренируется, играя гаммы.

Скромный незаметный арфист

Который никогда не дождется аплодисментов

#  #  #

Легкие света люстры отраженного

В матовой картинной рамке пульсировали

Если бы люстру раскачать то возможно тогда

Переменчивое отражение левого легкого напоминало бы

Движение надутых щек хориста который выпевает звук рррр

Не умея его точно произнести

Но даже сейчас когда я не дотянусь чтобы раскачать люстру

Миг погашения легких света не такой полный

Чтоб сквозь него проступили не заметные теперь

Несколько веток райского дерева

И не видно толи крохотные ангелы слетелись

Посмотреть на свет толи там за деревом им спокойнее

Вслушиваясь в кипение зеленого чая

Которое еще доносилось из чашки хотя пламя больше

Не подхлестывало воду мне думалось кому бы подошли

Такие желтые пульсирующие легкие я уменьшал их

Пристраивая красной гусенице

На самом деле красиво когда желтое просвечивает

Сквозь красное пульсируя в такт дыханию

Дав гусенице немного подышать примеряю их себе

Внезапно моя мысль обрывается потому что скелет не пропустит света

Наконец решаю выбросить их в чай и горячий пар

Дает мне понять что дыхание чая теплее

Эти вдохи согреют каждого жаждущего

Разыскивая жаждущих в пустыне чтобы показать им свою находку

Еле успеваю заметить как пульсирующие легкие вырываются из чая

И пропадают среди песков

Наверное песок приказал им вырасти потому что началась буря

Дыхание пустыни гнало песчинку за песчинкой и шумело

Словно легкие просили самую тяжелую песчинку стать вертлявей

И радовались что их теперь не затопчет ни один верблюд

Ни одна арабская танцовщица

Люстра просит потушить себя грустит по отражению

#  #  #

Что чувствуешь когда видишь как огонь топить золотую

Орду в заснеженном озере как бумага прогибается

Под ударами рычагов печатной машинки словно раб под ударами батога

Как ржавая вода из раскаленной сковородки выливается

В чистый источник как чай растекается словно задымленными

Оранжевыми клубками по чашке если передержать пакетик

Как растерялся бык на корриде когда увидел красную накидку

На своей спине, а не в руках тореадора как растерялась девушка

Когда на людной улице ее обнимали лишь старые бабы в платках

Как напугана она шла наступая по дороге на все что не смогла

Разбить о землю и как она потом устав идти

Катилась по мостовой и пыталась создать себе музыку

Под которую легче было бы катиться плескала в ладони, когда ей было удобно

От тех всплесков мостовая впадала в озеро

Ритмично постукивая по утопленным ордынцам а когда девушка

Докатилась до самого низу то ей некуда было падать

Вместо озера ее ждал

Нестойкий покрытый брусчаткой мост на воде

Теперь она могла играть на брусчатке ребрами

Словно на ксилофоне

Даже не вставая что чувствуешь?

Не упирайся перерождаясь

Цветок

#  #  #

Дождь

Брызгаешь на окно водой

И каждые три капли на стекле встает новый дождевой червь

Вот уже целое войско разбредается по окну выгибая спины

Водянистый червяк высушивает меня…

Заползайте, пожалуйста, хоть я словно и сторонюсь

Но я все таки похож на дом забывчивого -

Только что закрылся грустно – он открывает опять

Еще с порога тянется за забытой вещью, да и все –

Закрывайся мол окончательно

Поэтому заходите я только обрадуюсь

Хотя я уже и столько насмотрелся –

Видел даже маковые зерна

Что протанцовывали себе тропинку узорчатым покрывалом –

Столько деревьев прошумело прежде чем каждое зернышко

Вытанцевало весь этот вышитый лабиринт –

Но заползайте сюда я постелил вам листьев кукурузы

Прогните стекло

Не бойтесь растечься

Все равно из трех капель

Вы соберетесь

                         В

                         С

                         О

                         Т

                         Н

                         И

                         .

                         .

                         .

#  #  #

Движение дверей, словно человек стонет во сне.

В абсолютной тишине я беспокойно пережидал,

Покуда открытые двери закроют, а следовательно

Высокий тембр стонов перетечет в стон более басовый.

Я представлял мужчину, который еще в детстве, заигравшись в прятки,

Спрятался за неприметные дверки

Где-то в затемненном уголке квартиры.

Удивлялся тому, что его не находили так долго.

Никто так и не глянул в тот уголок, а мужчина уснул

И со временем просто врос в двери; и вот теперь

Слышатся его стоны:

Откроешь двери – стоны тоньше, радостней,

Словно мужчина видит, что двери открыты и он свободен.

А когда двери опять закрывают –

Мужчина басом, как невольник, застонет,

Будто в последний раз.

И я, не выдержав, вскрикиваю:

Человече, вечный швейцар, вросший в двери,

Проснись, я не хочу ни бежать к месту жмурок,

Ни стучать, ни кричать никому про твое появление,

Но я нашел тебя, человече,

Все тебя покинули, а я нашел.

Проснись, я пришел чтобы

Размуровать тебя из дверей

И смазать их

Собственным голосом.

#  #  #

Вот уже не первое десятилетие бумага тяжелеет, оплодотворяясь:

Для дозревания поэт заворачивает стихи в бумажные клубки,

Словно пеленая каждое слово;

Сильнее всего заворачивает стихи, где есть слова

Холод, замерзший, лед, дрожащий,

Согревая эти слова в самих себе;

Его завалена книжными стеллажами коморка

Стала родильным домом для стихов:

Клубки со стихами, где есть слова –

Легкий, воздушный шар, невесомый, радость,

Крепко привязывает к придорожным столбам,

Покуда какой-нибудь ребенок их не отвяжет,

Предусмотрительно соберет вместе и взлетит на них над городом.

Теперь, когда стихи родились и выросли,

Поэт может спокойно стареть,

Искать свое подобие в шахматной пешке;

Морщины на челе все-таки напоминают

Две элегантные складки в основе пешки,

Лысина все-таки напоминает поверхность пешки;

Каждым стихом поэт хотел ставить кому-то шах, а может и мат –

Сыграйте и вы с этой глиняной пешкой,

Может, сбросите короля, а может и

Заберете себе

                      К                       .

                        О                   .

                          Р                .    

                           О             .

                             Л          .

                               Е       .

                                 В   .

                                  У .

#  #  #

Парикмахерские ножницы приставь мне к лицу

Нарочно стрижешь не волосы мои

А бороду: этот замысел

Не даст мне ляпнуть лишнего

Остается только думать

Я думаю – следовательно или я просто существую

Или мне стригут бороду

А зеркало передо мной – тоже маленький анатом

Каждую мышцу отследит уловит движение

Как рыбак рыбу ловитесь движения большие и маленькие

А вот и зеркало на уровне ног – оно куда несчастнее

Мимо него промелькнешь и

Не разделишь с ним свой уход

Зеркало злится напрягается

И трескается

Словно вены на челе разозлившегося

Проступают

#  #  #

Множество топоров нависает над деревьями

Словно дятлы со свернутыми на бок головами

Каждое дерево будто выпивает из топора чего-то крепкого

И захмелело вваливается в землю

Падение каждого дуба достойно удара

Нескольких тысяч молотов

Дуб и сам как округленный молот

С длинным корявым черенком

С основой словно из состаренной зеленоватой меди

Самые широкополые дубы падают мягче

Как грибы с затвердевшей ножкой

Возвышающиеся над грибами что уже прекратили рост

Падая, однако, трещат как порхавки

А вот ель, ни одной иголкой не вонзившись в землю

Уподобляется отбойному молотку что познал

Самое унизительное и опасное погружение

Так дрожат горы с холмами как большая кардиограмма мира

Так горы становятся больны далекой оглаской

#  #  #

Белый туман был тогда будто вторым ледником крест-накрест на заледеневших улицах

Так, словно верхний слой льда повсюду отвернули от тротуаров

И он застыл вот так дыбом

Я мог разобрать только крики людей, что, очевидно, время от времени поскальзывались

И падали заблудившись меж двух льдов,

На мгновение я захотел быть меж ними, тоже вот так упасть,

Это уже потом я бежал травой так беззаботно

Будто когда добегу, застану все таким, каким оно было в детстве

И не заметил как, зашипев, пошел на меня большой белый гусак

Переваливаясь с боку на бок как кривой дельтаплан или беременная карлица

Я всегда воспринимал гусей как что-то невиннейшее и был удивлен

В тот день мне рассказали как этот самый гусь когда-то взлетел над деревьями

И даже самые близорукие сумели рассмотреть

Эту движимую импрессионистскую выставку одной картины

#  #  #

Мой нерушимый покой все таки склоняется перед твоим.

Кем мой зов тебя застанет?

И как достигнет меня твой отклик?

И как, скажи, ты собираешься вырасти,

Когда даже твоя тень на ступенях распадается?

Как это хорошо – понимать все:

Это будто

Смотришь коллекцию ядер,

Выдернутых из вещей.

#  #  #

Name over

Имя закончилось

Какими бы именами ты не величал себя,

Тот-кто-любит-длинные-слова –

Все равно не станешь возвышеннее

Дыма с крыши небоскреба.

Имя,

Как и другие игры,

К

О

Н

Е

Ч

Н

О

#  #  #

Загляни и ты сюда:

Тут твой выдох подобен сквозному давлению

Сквозь толстый задымленный перестенок

И люди стоят в чаше недостроенного бассейна

Словно движущиеся монеты, что сами себя

Забрасывают в водоем для счастливого возвращения

#  #  #

Щель

Между верхушками двух елей

Что, сверху напоминая чарку, сужается

И тянется длинной ножкой книзу

Она – начало фуршета для гребцов

Чьи челны скрипуче выжидают среди тростника

Утренняя обреченность куда-то идти

Опять пойдешь и

Накатывания морской пены в который раз сравнишь

Со звуком попадания сильной струи воды

В крошечное бутылочное горлышко

Каждый может так свернуться и заснуть

И потом выпутываться из простыней

Неуклюже как морской рак ползет

Поскрипывая панцирем

#  #  #

Так нравится

Это перебирание травинок в твоих руках –

Подумалось что могу

Показать тебе короткие мультфильмы так же

Листая меж собой несколько больших

Павлиньих перьев

Качнешься себе в гамаке над песком

И весь узор, что на перьях, покажется тебе подвижным.

Если не услышишь шелеста перьев,

Озвучу для тебя

Всплытия морских котиков –

И чтоб не было между нами ни одного

Перекрикивателя рыб

ЧИТАЙТЕ: Ашраф Файад : из книги "Указания для внутреннего пользования"

#  #  #

Дошло вот до чего: за день ты достиг лишь

Безмолвной благодарности настольных часов за их

Слаженный ход

Часовщик отпускал их к тебе как идеал грации

А ты оставил их недвижимыми на несколько лет

И сам их и починил: они идут так же слаженно

Не располнев от застоя не накопив соляных отложений

Тебя успокаивает ровный звук шагов их далеких от тебя ног

И ты благодаришь вслух:

Твое итальянское «grazie» намекает на римскую их осанку

Что неимоверно им льстит.

Но наступает ночь и ты с ужасом

Видишь в часах дьявола

Чей хвост такой тяжелый

Что его удается один раз протащить по земле

Только процокав парой копыт двенадцать шагов

И ты дергаешься не понимая

Толи бежать спасать часовщика от собственных произведений

Толи проснуться и дальше вслушиваться в грациозный ход часов

или когда-нибудь ноги его наконец подкосятся?

Безмолвная благодарность удовлетворяет тебя всё больше

#  #  #

Историк с заложенным носом ужасает людей

Потому что говорит о какой-то древнерыбской империи

О том как рыбий император насылает

Гигантские рыбы с затупленными рожами

Что бросаются на мирных рыблян  с солдатским упорством

Говорил также, что папа рыбский освятил их военные походы

Названные там заплывами

Долго же тот историк вот так гнусавил

А слушатели только дивились: какие наверно смешные те рыбские ораторы –

Стоят за трибунами на хвостах

Держа в плавниках таблички с речами

И громко булькая зачитывают их гибко покачиваясь в такт

#  #  #

Маленького меня учили,

Что если найти в доме дверной проем и стать в нем

То меня ничто не сможет достичь

Мы же выпрямившись в дверном проеме во время приближения молнии

Притворяясь бесстрашными говорим: «камень-голова»

И немного окрепнув в следующее мгновение вспоминаем

Хоть какую-нибудь молитву – Боже, все не так, я в который раз все испортил

Как я могу звать тебя встав в дверной проем?

Ибо дверной проем – это совсем не часть дверей

Это тот

Кто отошел от веры

Но, Боже, пусть и в дверной проем

Не попадет Твоя молния

#  #  #

Извините, сегодня вход на небо закрыт

Гору, что ведет туда,

Обступили тучи.

Сейчас их разгоняют ангелы,

Сосланные Богом на место происшествия.

Впоследствии те же самые ангелы

Будут ловить в свои крылья

Твой голубоглазый взгляд,

Что, наверно, высосал столько душ

У таких, как я…

Но я еще держу в себе что-то такое,

Что могло бы дать мне возможность

Ловить твой взгляд и в мою сторону,

Как и те ангелы

(хотя у меня и нет крыльев).

Я еще держу в себе что-то такое,

Что могло бы дать мне возможность

Войти на небо

П е р в ы м.

Возможно, вам также будет интересно:

Современный украинский верлибр: письма не бетонных стенах

Верлибры современных авторов: Ал Пантелят

Украинский верлибр: поэзия Грицько Чубая

Верлибры современных авторов: Оксана Давыдова

Украинский верлибр: свободный стих в украинской литературе

Франц Кафка: безумие и нереальность современного мира

Особенности структуры романа Поплавского "Апполон Безобразов"

Аллен Гинзберг: Супермаркет в Калифорнии анализ стихотворения

Поэзия майдана: стихи украинской революции

Современный украинский верлибр: Остап Сливинский

Сергей Жадан: история культуры начала столетия