Остап Сливинский (*1978) – поэт, переводчик, критик, эссеист. Родился
во Львове. Автор сборников стихов «Жертвоприношения большой рыбы» (1998), «Полуденная
линия» (2004), «Мяч во тьме» (2008), «Ruchomy ogien» (2009, на польском
языке). Стихотворения переведены на 13 языков. Лауреат премии «Привітання життя» им. Б.И.Антонича
(1997), премии Губерта Бурды для молодых поэтов Центральной и Восточной Европы
(2009), премии посольства Республики Польша за лучший перевод года (2007,за
перевод книги Анджея Стасюка «Дорогой на Бабадаг») В 2006-2007 годах был координатором
Международного литературного фестиваля в рамках львовского Форума издателей. С 2009
года входит в редколлегию польско-украинско-немецкого литературного журнала «Радар». Пишет, путешествует, живет.
Предлагаем вашему вниманию верлибры Остапа Сливинского из книги «Адам» (2012).
Перевод с украинского подготовлен Светланой Радич – специально для блога
Верлибры и другое. В подборку вошли те стихотворения сборника, которые еще не публиковались на русском языке.
 |
| Остап Сливинский |
"Читая "Адама" Остапа Сливинского, не раз
ловишь себя на мысли, что поэт хорошо знает язык изнутри. Речь идет вовсе не о
филологическом знании. Он знает его так, как тело знает события собственных
вен, которые непременно попадают в такт пульсированию слов стихотворения.
Поэзия Сливинского полна четко прописанными деталями – и уважения к детали. Она
принципиально небанальна, хотя родом из повседневности. Названное поэтом, не
раз виденное, наконец запоминается, как выигрышный кадр перелетного кино."
Август, 18
(Константин Москалец)
Август, 18
Да, говорит Богуш, теперь написать стих – то же самое,
Что плюнуть под водой.
Несколько минут молча идем, я не знаю, что на это ответить.
Все разогревается от наших шагов, как масло в двигателе,
Из цинкового ведра, что направляется на мусорник, торчат
Полумертвые рыжие гладиолусы.
Есть так немного историй, в которых мы до их пор находим
забытые вещи.
Слова тают, как лед в стакане; ты пил коньяк, а теперь
Тянешь сквозь соломинку подкрашенную воду.
Знаю: когда-нибудь
Мы будем гаснуть, как лампы стадиона, один за другим,
Под шум толпы, что выходит, оставляя на стульях
Инструменты радости.
# # #
Много летних раскладных столиков на поверхности замерзшего
озера:
Продают рыбакам еду и горячее вино. Март,
Тонкие льды.
Все над одной бездной, полной сонных рыб.
Те, что ждут счастья из глубин, и те что выбрали малое,
Но определенное.
Ветер резко заворачивает над голым лесом, тарахтят еще не
ожившие иголки –
Словно кто-то покашливает, подавая знак.
# # #
Родители забирали ее домой, и я
Проклинал конец лета, теплые пески,
Издевательский плеск воды, -
Как-то внезапно пропасть ожила и
начала двигаться, словно
Потревоженный кит, - а я
Даже не пошел попрощаться, не
хотел
Смотреть сквозь ветки, как они
идут по посыпанной
Щебнем дорожке,
Как ее отец шагает спереди,
склоняясь под весом
Чемодана, и размахивает свободной
рукой, словно заступает
В почетный караул, как они
задерживаются слегка, чтоб
Поправить ее рюкзак.
Я лежал на берегу, какой-то
сонный от отчаянья, щекой
В прелой траве, и смотрел, как
прибывает каждый раз больше воды,
Словно начался какой-то
невозможный речной прилив,
Как челны на слишком короткой
привязи погружаются носами,
И уже одним глазом мог видеть
другой мир –
Молчаливый, рассеянный и
плавающий,
Слитый в один мутный монолит,
Будто какой-то другой, исторически правдивый ковчег
Осел на дно вместе со всей своей
детской
Жизнью, довольный по крайней мере
поражению,
Полный доверху и безотказный.
# # #
Неизвестно чьи следы
Несколько размытых знаков,
промокшая
Карта,
Поломанные кем-то иголки, за
которыми я иду, -
Больше и нет ничего.
# # #
Иона
Темнеет, во дворе подростки
Держатся за руки, крепко и
осторожно,
Словно земля уже когда-то
вздохнула под ними, и теперь
Может вздохнуть вновь.
У них красиво лоснящиеся мышцы
Разогретые зрачки. Кожа их горит
сквозь одежду, огонь
Качает кусок глиняной стены,
Тени высоких деревьев. Их
легенда. Свечение
Зеркальца, в котором пробегает
беглец, якобы Иона.
Неправда.
Наверху, несколькими этажами выше,
на хребте
Неприбранной постели – я вижу –
Его тело лежит, молчаливое
И пустое, словно мешочный флаг.
# # #
Мы стояли и смотрели на блики в
предместье.
Весна начиналась отсюда, с грядки
мокрых ирисов,
Из мутной телефонной кабины, где
слышно лишь перестук дождя,
С цветных игрушек, прикрытых
клеенкою, с наших надежд,
Что их хватило б на несколько
заблудившихся в океане флотилий,
Со знаков, которые оставила для
нас пугливая рука.
Любовь похожа на стиралку, что
упала в море, еще
Полная белья. Что мы могли знать
тогда?
Что рука, которая проводит свет
за нами, тем временем месит нашу одежду
В прозрачных вращающихся дверях?
Что любовь, огибая остров,
когда-нибудь разделится на рукава,
Как язык на диалекты: направо –
твой, отважный и быстрый, как
Флажок, устремленный в
бесконечность,
Налево – мой, приглушенный,
словно трубач,
Которого заставили играть в
шкафу, полном чужих плащей?
# # #
V. 2002,
Варшава
Потерял телефон, ключи, адрес
дома, где должен провести
Две следующие ночи, голова
тяжела, как охапка
Намокших листьев, все фонари
покорно горят, и
Приближается стена дождя с дважды
освещенной части парка,
Отцы снимают детей с цветных
пластиковых горок
И натягивают им капюшоны, все
разрезано напополам,
По эту сторону – еще сухость и
поспешность, а там – другой свет, тень
Свет звучит, словно ватный звон, в котором меня нет
Я мурлычу себе под нос, оборачиваюсь на звук и пытаюсь различить
Откуда приходит кто-то, демон раскачивания, играет мокрая труба
У тебя вырвано дно, говорит он из-за спины, тебя невозможно убить
# # #
Вода
(Бог в деталях)
Он был так же близко тогда,
Когда ты – еще ребенок – впервые
увидел Его в деталях,
Открытого и уставшего, затихающего с каждым ударом, как вена,
Похожего на какую-то церковь
возле железной дороги
Или доброго пса, что ждет хозяина
на выходе из леса.
Я и тогда,
Когда ты, еле живой, тонул в шуме
колес,
Что шелестели по мокрому
асфальту,
А
Он явился нечетко, как побелевшее тело сквозь льдину,
И вода, прячась в слете и капая
на тебя
По блестящим листкам живой
изгороди,
Каждый раз упрямо пытался забрать
тебя назад.
И теперь,
Такой же, как Он – улыбающийся и
безмолвный, -
Ты наконец лежишь, захлебнувшись
словами воды.
# # #
Алина
Танцевала, потому что вечера еще
теплые,
И свет закручивался, как
Ковер после городского праздника,
И был свет над красной листвой.
Танцевала, потому что хотела
вернуться и
Знала, что воображение не
воскресит вещей.
Танцевала, чтоб тело вспоминало
лучшее:
Так проснулась, так засыпала
На сырой палубе, так ждала покуда
Погрузят вещи. Так бежала
За лопоухим псом, которого не
хотела
Им оставлять.
Танцевала, потому что нет уже
Мест, штампов, обратных
Адресов, банков, комендатур, нет
Улицы, водяной помпы,
недокрашеного
Паркана, мыльничек, щеток.
Все – в одной движимой точке,
Такой стиснутой,
Словно запястье, в котором
собралась
Вся кровь.
# # #
Отец Шуплат
Мы боялись садиться в его кресло
Чтоб к нам не наклонились его
тени,
То, от чего он стонал, когда
оставался
На кухне один. Как он заливал
кротов в
Норах – такого рвения я больше
никогда не
Видел. Как уничтожал гнездо ос,
которые
Как-то наказали меня за мою
Чрезмерную любознательность! Но
каждый раз
Брал в лес ружье и никогда
Не принес большей добычи, чем
мешочек
Грибов.
Не знаю, кто говорил ему из
вымышленной
Телефонной трубки, кто
преследовал его
В послевоенном Станиславе, может,
были пытки,
Может, раскаленный крест
прикладывали к голой
Груди, я слышал о таком. Понятно:
Далеко убежать невозможно, можно
Лишь спрятаться за камень и
повернуться
Лицом к воде. И передохнуть
немного,
Положив на колени незаряженное
оружие,
И смотреть в день, покуда он не
принес еще
Никаких новостей,
И на всех волнах еще музыка.
# #
#
Лейтенант
Я резко свернул и съехал просто в
лес. На дороге
Нельзя было, сзади шла следующая
колонна.
Бах! – и огонь отступил, чтоб за
мгновение нас обнять.
Может, кто-то решил прочитать нас
Сквозь брезентовые конверты,
Просветив до мельчайшей жилки?
Кто верит в равновесие событий,
пусть считает меня справедливо
Наказанным. Дезертир? Головешка,
Которой неудобно показаться
врачу,
Заниматься любовью при свете, к
тому же никогда – повторно.
Заслуженное посмешище, глупый
дядя
Для детей из семьи, который
позволяет себе напиваться,
Идет с младшими в сад, когда их
выгоняют
Поиграть. Один; с будущим,
заткнутым
Цветным куском и распоротым
одеялом.
Пример ни для кого. Кручусь на
стуле, будто в меня
Вселился дух: к окну – день, к
стене – ночь,
Идеально круглый, с дыркой
посередине.
# #
#
Иван Александрович
«Помню, был там один малой,
На самом деле уже подросток, но
Выглядел лет на восемь, -
И его посылали к нам с письмами,
Еще временами передавали с ним
сыр
Или сахар,
Бывало и так, что приходил
Совсем без ничего, но это
Означало, что он где-то потерял
все
По дороге, потому что его
Никогда не обыскивали на входе,
никогда –
Для них
Его не существовало.
И знаешь, что я подумал: когда
Ты пишешь стихотворение,
Будто посылаешь малыша. И даже
Если он растеряет все,
То пройдет
К тем, кто по ту сторону,
Как сам себе непонятный знак,
Пройдет,
Чтоб просто помолчать с ними».
# # #
Спасибо: пожалуй,
Я нечасто проходил между
лезвиями. Почти вся
Выделенная мне тьма прошумела за
моей
Спиной.
И тебе, Тишайшая Рука, мне нечего
Вернуть –
Все худшее, что я слышал или
видел,
Мне не принадлежит.
Но все же забери себе 47-й
год.
Я отдаю его, потому что
Больше никто тебе его не вернет.
Начну с ноября, когда
Родители моего отца стояли на
Железнодорожной насыпи
Со своими чемоданами и узлами,
мелочами
Навсегда чужого дома.
Тут
Им сказали селиться, в это месиве
из глины,
Железа и листвы.
И если бы не
ветер,
Что внезапно сорвался и начал их
тормошить
За воротники и рукава, они
Остались бы на ночь на колее,
В своих
Временных гнездах, которые
отдавали еще то тепло.
Но сошли и дрожали до утра
В редком кустарнике, и блуждали
меж
дремотой
и мутным сном.
А на утро
Уже некуда было возвращаться,
ночью
Проехал локомотив.
Посланная им
смерть
Разорвала их чемоданы.
Тишайшая Рука, что ж,
Ты дала ветер. Теперь забирай все
–
Вместе с тем ветром
И листвой, и лоскутами одежды, и
разбитыми
Стаканами.
Я не научился благодарить
За один остановленный жернов,
За
пропасть, к которой стоишь спиной,
За те редкостные миллиметры, на
которые ошибается
Их сталь.
#
# #
(памяти Назара Гончара)
Еще размытый снами, взъерошенный,
Ты выходишь на свет, словно
пастух, что прятался от
Ливня,
Темнее дверного проема,
присутствующий и незаметный,
Как Бог в прощаниях и
приветствиях.
Слова, словно животные или дети,
выбегают вперед нас
И через мгновение возвращаются.
# # #
Адам
Старый, а пойман в детский сачок!
На пятой тысяче лет проснуться с
разрисованной во сне лысиной!
Кто я? Растерянный дедуган в
костюме фавна. И дети
Хватают меня за руки, чтоб провести
сквозь дыру в ограде
В сад,
Где сторожем – мой бородатый
приятель юности.
Обрыв неба, будь милостив к моим
неокрепшим крылышкам.
Ночь, открой мне мягкую пещерку,
день, буди вьющиеся растения,
Проложи светом мою путаную
дорогу.
Затаив дыхание, я пролетаю под
бездыханными деревьями.
Дмаа, Адма, Адам, Адам.
# # #
Адам ІІ
По ту сторону стекла – безлюдные
игры воды, и никто не видит
Моих предостерегающих знаков,
Еть лишь он один – палец, что
танцует
На стекле окна, открытого из
темноты в темноту;
Дмаа, Адма, Адам, Адам.
# #
#
Говоришь, мы
Лишь убегаем из великого в малое
И назад –
Таковы все наши разговоры?
А помнишь ту игру, которую
Мы придумали одним летом, когда
свет
Был, как янтарь,
Что долго теряся меж больших
грудей,
А мы не могли усидеть и не было
нам
Куда деться, и немного скучали, а
Немного были бесстрашными
воинами,
Что переступают порог тайны,
И ты – правда же? – выбежал на
солнце
Из темной кладовой и сказал, что
словно ослеп,
Что видел пузыри, полные
Летающих мошек,
И мы также хотели увидеть,
То есть ослепнуть, мы не знали,
как так
Бывает, и бегали из света во
тьму,
А потом назад, на раскаленный
двор,
Перенося в зрачках свой рой,
золотистый
Во тьме и густо-синий на солнце,
или
Розовый и серый, или радужный и
совсем
Черный, главное было – не
задерживаться
Нигде,
Потому что, лишь быстро двигаясь,
ты видишь
Свет в темноте и тьму в свете,
И в мерцании, полуслепой, сам
Становишься тем, кто видим лишь
изредка –
Становишься ангелом, так
перебегая.
И кто из нас тогда остановится?
# #
#
(Безымянное)
Нагретые доски пахнут как тесто,
а я
Не могу завершить свою работу,
Не могу ни до конца подняться, ни
лечь, стою
На четвереньках, будто искупитель
в отблеске неожиданной
Планеты, и пока легкие и сердце
еще немного толкаются в темном
Лифте тела, я вылетаю из шахты
просто на свет,
И пока еще ноги сбивают пепел с нижних
веток,
Вылетаю, как мяч из гущи
предвечерней игры, позолоченный закатом
И полный пугливых животных, что
просыпаются до весны, -
Иероглиф, который означал самого
себя, а теперь переплавлен в
Безымянное.
Ты ничего не замечаешь, ты уже
выходила, а сейчас
Возвращаешься, вероятно, забыв
какую-то мелочь, -
Конечно в свете кухонного окна,
над которым
Только что прошумела моя река.
# #
#
(Опушка)
Страх живет там, где
Кто-то был и оставил за собой
следы.
Было и нет.
Осы
Сплетали нас из обрезков света –
Такое вранье детям. Легенда.
Потому что если был свет, он
Не рассыпался бы на нечитаемые
знаки.
Не поместился бы в коробку,
выстеленную газетами.
Все
Расступается, чтоб дать дорогу никому:
Сегодня – его королевство.
# #
#
Зонг
Свет неспокойный, как шерсть на
ветру
- конец февраля, полдень, -
И много лиц над большим
Листом снега: только их
представил, а они тут как тут –
Ряд замерзших Месяцев, полностью
невидимых, если б
Не отраженное сияние. Крепкие парни
покупают жетоны и
Прикуривают от одного огню – как
Ненужные маятники, присоединенные
К скрипучей шестеренке. Закопченная
и быстрая
Флотилия на фоне сухопутных
родителей.
Созданных ни по образу, ни по
подобию,
- знаю – между одинаковых
деревьев
Их водит блестящий король.
#
# #
Вулкан
Я опаздывал, а когда наконец
прибыл, не мог говорить,
Оглох, как заткнутая пробоина,
только суетился,
Передавал мешки и ведра,
полные воды,
Видел, как в небесах искрится
пепел, заметил нескольконадцать пар крыльев
Над казаном огненного супа,
И улыбался, как выпущенный на
четыре ветра, и прижимался
Щекой к окну, наконец
окончательно одинокий.
Знаю, луна долго будет сражаться
тут после нас.
Бездомному ночь – как смятая
постель, что усеяна светлячками.
# #
#
Не слово, лишь закрытый склад:
катастрофический, последний,
Что гасит свет на палубе. Как
ночная мантра,
Как мертвый порт с застоявшейся
водой.
Один гласный, два смягченных
согласных.
Это я, я.
# #
#
(1999-2009)
Приезжаешь, воюя светом желтых
фар
С размокшим утром, случайный для
Собаки, сада, детей,
Рожденный на планете, которой
больше нет,
Раскачанный всеми, кто отошел,
Мокрый и смущенный, словно
Одинокий пассажир канатной
дороги,
Над которой тает ночь.
Обернись трижды, прочти
какую-нибудь простую считалку –
Может, узнаешь места, куда тебя
занесло.
# #
#
В бассейне уже погасили свет,
Мы были последними.
Кто-то гремел металлическими
шкафами, парень и девушка
С одинаковыми татуировками
вытирались
Длинным полотенцем. Густела
изумрудная
Вода, пока на дне завязывалась
какая-то иная жизнь: осадок,
Светящийся планктон. Так рисуют
души, когда они
Выходят из тела в холод. Так
постель,
Шаткая и безымянная, будет виться
для нас на последнем этаже.
Святой тот, кто опаздывает.
Кто на выходе оглядывается, чтоб
увидеть, как зал накрывает тень.
# # #
1991
Не помнишь, кто придумал тогда
Посылать ей листья в конвертах? Наивысшая
Любовь мало говорить загадочным
Языком, правда?
И вероятно, она подсмотрела
За кем-то из вас возле ящика,
потому что
Однажды
Молча высыпала мне пучок
Тех листьев на парту – клен,
магнолию, краденый
Олеандр из биологического класса.
Тогда я хотел убить себя, а
теперь думаю:
Почему она целый год собирала весь
этот
Гербарий? Почему не выбрасывала,
Что она в нем читала? Или я,
Обычный, конопатый, в толстых
Очках,
Вышел перед ней на какую-то
потускневшую сцену,
Где уже звучало вступление к
глубочайшей тайне?
Ей было только смешно или
Она выбежала из зала, смущенная,
Как ребенок,
Который вдруг заметил кеды
вертепного ангела?
Кто скажет? У кого есть сила
Повернуть назад свет?
# # #
Ворота
Какая радость! Опять столько
огромных светил.
Люди и их животные идут берегом.
Мир показал нам свой фокус и
собирает простую утварь:
Несколько камушков, красную лампу
над бесконечной водой,
Затоки, в которых рыбачат птицы.
Кто пел, теперь переводит
дыхание.
Кто говорил или писал, видит
узел, который ничего и ни с чем не связывает.
Где когда-то были ворота, теперь
лежат освещенные солнцем луга.
# #
#
Думая о Чеславе Милоше
Поэт –
Будто квартирка, которую забыл закрыть хозяин,
Покидая этот дом надолго.
Я не расслышал. Может, он сказал:
«ненадолго»?
Какое же постыдное поручение:
ждать отца
С сеткой овощей и не сметь ни
поставить ее,
Ни уйти – тогда как одноклассники
рядом
Заняты своими сладкими озорными делами!
А потом, дождавшись, вести через
дорогу
Велосипед с изумрудной пекинской
капустой
На руле,
С Его тяжелым телом в седле,
И рассказывать Ему:
Чудо, чудо, я проснулся ныне и
знал, что Ты придешь,
Я ждал.
Так пройти целый город, и еще
раз, в противоположную сторону,
И вернуться туда, где только что
была
Овощная лавка, и тревожно искать
другие ориентиры,
Ведя этот велосипед с уже спящим телом Его,
И петлять туда, где кажется
должен быть дом,
Без конца не возвращаясь к точке
выхода и окончательно
Заблудившись, -
Христос и Иосиф, Иосиф и сын его,
Яков и сын его Иосиф, -
Теперь живут друг в друге, как два
подсолнечника
Ночью, что неспособны друг от
друга
Отвести глаза,
Гонимые пустым городом, еще
невнятно счастливые,
Еще не полностью спасенные.
# #
#
Свобода
1
Свобода
Дается незаслуженно, как и
любовь.
Ты нашел, что не искал.
Счастье с чужого плеча.
Инструмент
Со многими струнами и нулем
Инструкций. Можешь
Скурить свободу, как
Страницы, напечатанные непонятным
Языком. Твоя вещь, принесенная
И брошенная тебе слепым щенком.
Аминь.
Не ясно?
Пойди, переспроси.
2
Он сидел на скамейке запасных, как
всегда.
Ребенок от какого-то другого
отца, чем
Все тут, близнецы-братья,
одинаковые, как
Задницы в бане.
Уже несколько дней
Его даже не ставили на ворота.
Тени,
Путешествия горами, давно, весной.
Все какие-то уставшие, бьют
слишком сильно, и
Когда мяч
Перелетает через стену, охранник
Прерывает свою послеобеденную
дремоту. Один раз
И второй раз. А в третий
По мячу отсылает его.
Те двадцать два на поле –
С задранными головами, застывшие
и мокрые,
Словно над ними расступилось
море.
Он выходит за ворота, проходят
минуты,
А волны все не смыкаются. Наверху
Суета, им говорят одевать
футболки и
Возвращаться в корпус,
Но они не двигаются места,
Все не могут поверить, защищены
Одной лишь прозрачностью, будто
приложенная
К стеклу рука,
В миллионы раз бестелеснее,
Чем любая сила,
Чем любое слово,
Что карает или милует.
# #
#
Зима
Кажется, там купали ребенка – его
младенца, -
Кухня была наполнена паром и
напоминала
Магический фонарь: несколько
фигур, которые
Вращаются вокруг нежного центра,
А дальше он –
Внезапно на тропинке, темный и
недвижимый,
В накинутой куртке,
Будто тут, во дворе, зазвонил
какой-то телефон, а он
Не успел добежать
И ищет его теперь
среди промерзших деревьев:
Гнездо, где вылупился
невыразительный голос.
Стоит и видит лишь то, что видно:
поломанные ветки,
Словно узкие рукава у серой стены
кустов,
Которыми кто-то
Продирался отсюда на другую
сторону, чтобы через мгновение
Обойти вокруг и вернуться.
# #
#
Змейка
Грузчики и портовые работники
сняли девочек на вечер.
Угольно-черная палуба застелена
пледами;
Бутылки и коробки сока,
аккордеон; одна девушка
Выгибается, завязавши футболку
узлом.
Возле самого берега качаются
сети,
Будто кто-то охотится сквозь сон,
на ощупь, медленно
Танцуя.
Говори, бормочи, зови меня,
Змейка,
Пока я еще не проснулся.
# #
#
Маленькая Людка – помнишь того
замызганного ребенка соседей? –
И пес, который приплелся за твоим
сыном,
А потом
Пропал во время одной из зимних
рыбалок, -
Может, они приходили только к
тебе,
Чтоб ты потом могла узнать их там?
Человек,
Человечек и животное – так вы
И стоите перед ним, умытые,
Нарядные,
Словно семья у фотографа, и
щуритесь,
И пытаетесь рассмотреть его в
мерцающем,
Предпоследнем его свете.
#
# #
Дом
1
Охотничья дорога, мощеная старым
камнем: когда-то
Называлась Бароновкой, теперь
«Барановка» - хотя какие уж
Тут бараны?
Все упрощено до двух тактов, и
лес
Просматривается насквозь.
Суровые мужчины в клетчатых
рубашках сидят верхом
На кентаврах, скрещенных из
трактора и мотоцикла.
Дождемся вечера,
Пока сойдется больше зелени, и
лучи
Света возьмут нас под колена и
подмышки, медленно
Поднимая. И то,
Что шуршало во тьме, заговорит.
Старый навес под почерневшим гонтом
будет посольством
Мудрецов, что варят сыр для
ребенка.
Легкие, освобожденные от мелких
желаний пред
Лицом того, кто достоин вечной
славы, ляжем
Спать между овец, чтоб утром
Повернуть в сторону дома.
2
Так далеко не долетит пуля, а я
вижу тебя.
Как ты пускаешься меж деревьями,
неся пеленки.
Важная, как девочка, которой
впервые доверили
Младшего братика.
Переступаешь ручеек, вероятно,
набрав
В ботинки воды.
И вдруг исчезаешь за двумя
рядками живой изгороди,
За какой-то поленницей,
Между досок сарая
Просеивается свет и гаснет,
спереди – склоненные дубы
И полоса густой тьмы, в которой
старшие дети
Играют в прятки, и тебя не видно
Уже много минут,
А мое сердце стучит, и не может
Прекратить.
#
# #
Был бег наперегонки по речным
камням,
И была резковатая, очень
прозрачная вода, и
Были окопы в преклонном лесу,
куда
Мы падали, будто ягоды в рукав,
И был страх, и танцы
С Оленками и Яринками, которые
пахли
Помадой и молоком, и были огни,
И дымы, что предсказывали погоду,
И старый кухонный стол, что нам
служил
Теннисным, и мы глуповатыми
прозвищами
Заказывали друг другу будущее,
До тех пор, пока оно истончалось
И твердело, как ствол,
погруженный в реку,
И соседнего, уже затихшего
Поля к нам залетал мяч, чтоб мы
его
Гнали к вымышленной цели,
И не было ничего, кроме жизни, а жизнь была
Недостижима.
Дора, 07.2011
#
# #
И мой День Благодарения
(на тему Уильяма Берроуза)
Благодарю,
Что позволили возвратиться
И забрать вещи.
Это все.
#
# #
Что-то постоянно горело впереди
Что-то постоянно горело впереди –
Не ориентир,
Не знак заблудившихся,
Не костер, не предупреждающий
знак,
Ничье жилье, ничья
Охота или война, что остановились
Тут навсегда,
Не человек, не зверь,
Не сухое дерево, что упало в свое
Чистилище,
Неотступное, как душа светила, не
Приказ и не помощь,
Что-то
Солидарное с нами в
безысходности,
Безутешное, когда мы безутешны,
Спокойное, когда
Миримся с утратой. Одинаковое во
время войны и в мирное время,
Глухое к просьбам, но
встревоженное, когда
Молчим слишком долго. Одинаковое
Для королей квартала
И тех, кого гонят лестницей.
Близорукое и чуткое,
Словно мама в глубокой старости.
И не надежда, потому что
Бывает так, что нет надежды,
А оно – есть.
О! "Концерт по заявкам"? :) Спасибо! Переводы замечательны!
ОтветитьУдалить